, стал открыто заискивать. Было в этом что-то жалкое.
— Не забывайте, — после долгой паузы продолжил Гарольд, — в то время мы еще не знали о концлагерях и всем прочем.
И замолчал.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.
— Ничего. Просто я… — Он осекся. Через мгновение поднял на меня глаза и сказал: — Если честно, не такой уж он плохой, этот Фуглер. Просто безумный. Совершенно безумный. Они там все были такие. Вся страна. А может, вообще все страны, откровенно говоря. В какой-то степени. Когда я вижу сегодняшний Берлин, в кашу перемолотый бомбеж- нами, и вспоминаю город в то время, когда на тротуарах ни единого фантика не валялось, мне хочется спросить: «Как такое было возможно? Что с ними случилось? Что-то же случилось. Но что?»
Снова повисло молчание.
— Я ничуть их не оправдываю, но, когда Фуглер сказал «Как поживаете?» — словно мы давным-давно не виделись, я подумал, что эти люди живут во власти иллюзий. И вдруг оказывается, что тот, кого он считал равным себе, — еврей. Вы, конечно, можете сказать, что эти иллюзии стоили жизни сорока миллионам, но все равно это были иллюзии. Если честно, то, по-моему, все мы такие — витаем в облаках. Эта мысль не покидает меня с тех пор, как я уехал из Германии. Уже десять с лишним лет как я вернулся на родину, но все равно ломаю над этим голову. Немцы, как ни одна другая нация в мире, любят, чтобы все было тип-топ. Практичные люди — а не видят дальше кончика носа. И лелеют свои менты.
Он посмотрел на улицу.
— Гуляя по городу, невозможно отделаться от мысли: а мы разве не такие же? Может, и мы грезим наяву? — Он указал на уличную толпу. — Они о чем-то думают, во что-то верят. Как знать, имеет ли это отношение к реальности? Мне теперь кажется, все мы — персонажи песенок да романов, а к реальности возвращаемся только тогда, когда кто-нибудь кого-нибудь убьет.
Несколько минут мы молчали, потом я спросил:
— Значит, выбрались вы без проблем?
— О да. Видимо, они были рады, что обойдется без ненужной огласки. Мы вернулись в Будапешт и катали тур до тех пор, пока немцы не вошли в Прагу, а потом поехали домой.
Он выпрямился на стуле, приготовившись встать. Подумать только: ведь еще полчаса назад, когда мы познакомились, он показался мне таким молодым и ничем не примечательным — эдакий паренек недавно из Кукурузного края, — а ведь, если приглядеться, вокруг его глаз морщинками отпечатались неудачи.
Он протянул мне руку, и я ее пожал.
— Если хотите, используйте эту историю, — сказал он. — Пусть люди знают. А удастся ее разгадать, приезжайте в гости.
Потом встал и вышел на улицу.
Больше мы не виделись, но за последние полвека эта история всплывала в моей памяти добрую сотню раз, а я в силу ряда причин гнал ее прочь. Видимо, предпочитал размышлять о чем-нибудь позитивном, обнадеживающем. Это все тоже, конечно, из области грез. И тем не менее мне хочется думать, что благодаря грезам на свет появляется и много хорошего.
>>© The Arthur Miller 2004 Literary and Dramatic Property Trust, 2007.
>>Опубликовано с разрешения The Wylie Agency (UK) Ltd., London © Олеся Качанова. Перевод, 2009
>>Журнал «Иностранная литература» №05, 2009 С. 205-219