Православие и Культура - [80]
Замѣтимъ, что говоря о Востокѣ, Копаль считаетъ за quantites negligeables грековъ и румынъ, а изъ славянъ для него безусловно важнѣе всѣхъ «гигантски выросшій русскій духъ»; предпосылка Копаля — «что Россія одна стала всемірно–историческимъ представителемъ восточнаго христіанства, и потому противопоставленіе между Западомъ и Востокомъ есть противопоставленіе между руководящими культурами Запада и Россіею».
И въ русской литературѣ (которая для Копаля является истиннымъ выраженіемъ русскаго религіознаго духа), мотивъ грѣховности особенно глубокъ у Достоевскаго и у Толстого. Эта мысль о грѣховности для нихъ не продуктъ искусства, далекаго отъ жизни, а плодъ совмѣстнаго переживанія писателей съ душою народа.
На этомъ пунктѣ Копалъ особенно настаиваетъ, ибо если Гарнакъ обосновываетъ непреодолимую противоположность Востока и Запада на предполагаемомъ ослабленіи мотива грѣховности на Востокѣ, то, установивъ полное наличіе этого мотива въ сознаніи Востока, мы прійдемъ къ принципіальной идейной общности обѣихъ половинъ христіанскаго міра.
А эта общность дѣлаетъ Русскую вѣру способной ко всѣмъ задачамъ, выросшимъ на почвѣ христіанскаго идеализма, и можно ожидать, что Россія переработаетъ и продолжить всѣ постулаты Запада. «Участіе Россіи во вселенской культурѣ не есть паразитарная рецепція, а конгеніальная концепція на почвѣ христіанскаго идеализма» (стр. 22). И русская культурная работа есть продолженіе и итогъ всей европейской культуры.
Россія, говоритъ въ слѣдующей главѣ Копаль,[71] собственно говоря, — единственная страна, гдѣ восточно–христіанская культура нашла свое полное выраженіе. Въ своей исторической жизни русскій (главнымъ образомъ великорусскій) народъ глубоко увѣровалъ въ христіанство и пережилъ его во всей полнотѣ. Россія даетъ міру не только образы аскетизма (какъ слѣдовало бы по Гарнаку), но и евангельское пониманіе человѣка, какъ созданія Божія, предназначеннаго еще на этой землѣ ко спасенію, человѣка, какъ сына Божія, возрождаемаго по милости Божіей. Подъ догматической исторіей церкви течетъ глубокій потокъ — своя эзотерическая исторія русской церкви, живое сказаніе о кроткихъ, иже наслѣдятъ землю. И въ русской церкви, и въ русской жизни, и въ русской литературѣ (старецъ Зосима, Митя, Раскольниковъ) находимъ мы радостное преодолѣніе грѣха.
Въ особенности же мотивъ любви (и вселенскости — Allheit) становится отличительнымъ признакомъ русскаго духа. Въ поискахъ этой любви мучаются и Алеша, и Иванъ, и длинный рядъ героевъ Достоевскаго. Этотъ мотивъ, поблѣднѣвшій на Западѣ, перечувствованъ Россіею, и въ этомъ ея преимущество и сила.
Если Гарнакъ говоритъ, что «славянскій духъ ничего не измѣнилъ въ византійской церкви», то это глубоко невѣрно. Конечно, онъ не измѣнилъ догмы. Но русское благочестіе — крупная прибавка къ этой догмѣ. Глубокое пониманіе Евангелія въ русскомъ народѣ (благодаря тому, что церковь дала его ему въ руки) дало ему нравственную силу въ его страданіяхъ и лишеніяхъ и создало идеалъ народа — богоносца, народа, объединеннаго въ дѣйственномъ христіанствѣ. Русское благочестіе не есть пережитокъ средневѣковья, «окаменѣвшее третье столѣтіе», какъ показалось Массарику[72]. Позитивистъ и скептикъ Массарикъ ошибался. Онъ просмотрѣлъ дѣйственную жизненность православія, создающаго творческую силу русскаго народа. Благодаря серьезнымъ историческимъ судьбамъ, русское (и сербское, по словамъ Копаля,) христіанство получило особую жизненность, которая создаетъ изъ него новый типъ христіанства, но на тѣхъ же общихъ всему европейскому міру основахъ.
И Копаль бросаетъ интересную мысль о томъ, что русская литература 19 в. (съ ея религіозными устремленіями) есть возрожденіе христіанскаго Востока. Востоку не хватало Возрожденія, той мощной струи, которая подъ вліяніемъ античности дала Западу новое понятіе, — цѣнности жизни, цѣнности человѣка.
Сходную роль сыграла на Востокѣ только русская литература, внесшая въ культуру глубокія начала гуманности и любви.
Но и для Запада русской литературѣ предстоитъ высокая, руководящая роль. Въ своей богатой исторіи и духовныхъ исканіяхъ Западъ далъ отвѣты на большинство запросовъ человѣчества. Западъ формулировалъ идею нравственной свободы и автономіи, установилъ методы, по которымъ личность можетъ быть увѣрена въ преодолѣніи грѣха и въ служеніи Богу и ближнимъ, само организованное государство вовлечено въ служеніе индивидууму; казалось бы больше нечего желать? (стр. 50).
Но есть слезы Сонечки Мармеладовой, есть плачъ невиннаго ребенка, — онѣ мѣшаютъ принятъ міръ. И міръ долженъ быть преображенъ всеобщимъ нравственнымъ подвигомъ. А путь для него не во внѣшней регламентаціи правомъ, не въ человѣческой мудрости, а лишь въ вѣчномъ источникѣ жизни, въ Евангеліи. «И се множае Соломона здѣ» (Ев. Лук. XI — 31). Установить конкретныя отношенія человѣка къ человѣку и къ міру во всей ихъ полнотѣ можетъ только христіанская вѣра. А на этомъ пути русское сознаніе и русская литература есть шагъ впередъ. Русская литература — «новое переживаніе Евангелія», (стр. 56).
