Православие и Культура - [79]
Этотъ внутренній разладъ въ русской душѣ ведетъ къ фатализму, къ примиренію съ самой худшей дѣйствительностью, по словамъ Здѣховскаго. Бездѣйственность, пассивность послѣ краткаго порыва — вотъ основы русской души, тѣсно связанныя съ ея религіознымъ максимализмомъ.[65]
Жуткому очарованію того же максимализма въ иной области — въ литературѣ и вліянію его на польскую душу посвящена слѣдующая статья Здѣховскаго: «Руссификація въ литературѣ». На примѣрѣ Ал. Закржевскаго [66] видитъ профессоръ это страшное увлеченіе. Закржевскій презираетъ польскую литературу, застывшую въ націонализмѣ, презираетъ во имя русской литературы, «родившейся изъ культа страданія, ставшей истинной теургіею, якоремъ спасенія міра, провозвѣстникомъ его религіознаго возрожденія.» Эта добровольная русификація поляковъ страшитъ краковскаго профессора, и онъ живописуетъ ее въ формѣ разговора со спутникомъ но вагону, тоже полякомъ, влюбленнымъ въ русскую литературу: — «Всечеловѣчность, всеобъемлемость русской души — вотъ то, что привлекаетъ польскую молодежь. Ни одна западная литература не достигаетъ такихъ метафизическихъ и этическихъ глубинъ, такого мученичества, такой страстной тоски по царству Божію». «Россія — единственный народъ, мыслящій не о данномъ моментѣ, а о вѣчности, не о земномъ благополучіи, а о градѣ небесномъ, — и потому вѣрю я, что въ ней побѣдятъ не лозунги разрушенія и хаоса, а Христосъ.» Въ возраженіяхъ своему фанатическому собесѣднику проф. Здѣховскій старается подчеркнуть уже знакомыя намъ отрицательныя черты русскаго максимализма. Слишкомъ высокій идеалъ приводитъ къ житейской фальши, къ разладу съ жизнью, къ отрицанію міра и отрицанію христіанства даже. И потому Здѣховскій съ особеннымъ вниманіемъ останавливается на Розановѣ, на его зловѣщемъ душевномъ, раздвоеніи и иногда кощунственной борьбѣ съ Христомъ. Аморализмъ (какъ слѣдствіе слишкомъ высокаго моральнаго идеала) — вотъ, по мнѣнію Здѣховскаго, главная черта современной русской литературы.
Наконецъ, послѣднее и самое страшное искушеніе въ духѣ русской революціи, въ ея максимализмѣ, еще съ 60–хъ годовъ привлекавшей многія польскія души. Но обольстительныя обѣтованія коммунизма несутъ за собой отрицаніе демократизма, отрицаніе религіи и нравственности. Противъ большевистскаго варварства (психологически глубоко заложеннаго въ русской душѣ) Польша должна встать, какъ «antemurale christianitatis». Во имя истиннаго христіанства она должна стряхнуть съ себя всякую заразу русскаго максимализма.[67]
Итакъ, несмотря на нѣсколько другой подходъ къ темѣ, общій смыслъ книги Здѣховскаго близокъ къ книгѣ Кутшебы. Русская душа враждебна польской душѣ. Между ними пропасть. Если она заполнялась въ послѣднія десятилѣтія, то въ этомъ страшная опасность. Необходимо вновь углубить эту пропасть, чтобы отгородиться отъ русскаго пессимизма и максимализма, тлетворныхъ явленій, выросшихъ на почвѣ русскаго православія.
Такъ понимаютъ. Россію поляки, въ лицѣ двухъ крупнѣйшихъ своихъ ученыхъ. Вмѣсто того, чтобы возражать имъ, перейдемъ къ разбору третьей книги по данному вопросу, написанной другимъ славяниномъ — чехомъ П. Копалемъ.[68] Его характеристика православія и русской культуры даетъ часто исчерпывающій отвѣтъ на утвержденія обоихъ польскихъ профессоровъ.
Написанная еще до войны, напечатанная въ 1914 г., но появившаяся въ свѣтъ только послѣ окончанія войны, эта книга старается наиболѣе глубоко обдумать проблему славянства въ его религіозной сущности и въ отношеніи къ германскому духу.
По любопытному совпаденію, и эта книга имѣла толчкомъ кѣ своему появленію цитированную уже статью А. Гарнака о «духѣ восточной церкви». Но въ отличіе отъ Кушебы, Копаль не соглашается съ Гарнакомъ, съ его антитезой восточнаго и западнаго христіанства.
Нѣтъ непроходимой пропасти, нѣтъ противоположности между восточнымъ и западнымъ христіанствомъ. Если есть извѣстное своеобразіе у славянско–православнаго Востока, то оно не страшно Западу, а только полезно ему, можетъ омолодитъ его (стр. 16).
У обѣихъ церквей общіе корни, общія нравственныя идеи и исходящія изъ нихъ устремленія. Главное для обѣихъ церквей — то, что для нихъ общее и основное, единое на потребу. А это есть Евангеліе, нравственный и религіозный идеализмъ котораго былъ одинаково горячо пережитъ и на Востокѣ и на Западѣ. На Евангеліи основана вся нравственно–религіозная культура христіанства.
Изъ глубокой сокровищницы Евангелія протестантская религія почерпнула два главныхъ мотива: прощенія грѣховъ (per gratiam gratis datam) и вѣчной жизни, связанной съ идеей царства Божія.
Но есть еще одна черта въ глубинахъ Евангелія. Его надо разсматривать не только какъ ученіе о спасеніи отдѣльной души, о ея отношеніи къ Богу (какъ это дѣлаетъ протестантство), но какъ благую вѣсть о спасеніи всего человѣчества, какъ единаго цѣлаго. Эта мысль о спасеніи всего міра — важнѣйшая въ Евангеліи. Личность не можетъ спастись раньше міра, безъ связи съ міромъ. Объ этомъ благовѣствуетъ ап. Павелъ: «якоже единаго прегрѣшеніемъ во вся человѣки вниде осужденіе, такоже и единаго оправданіемъ во вся человѣки вниде оправданіе жизни».
