Право на бессмертие - [14]

Ребята говорили еще, что Сулейманов не знает таких слов, как усталость, лень, сон… У него была любимая поговорка: «Наша обязанность — красиво трудиться». Поэтому заглаза ребята называли его «товарищ красиво трудиться». Еще говорили о том, что стоило поработать с ним месяц-другой, как отношение к нему резко менялось: оказывалось — нет более привлекательного человека, чем этот непоседа. И ребята не чаяли в нем души.

Саша не особенно верил этим рассказам, ему не нравился Сулейманов вообще: и его гортанный голос, и карие глаза, и укоры. И сейчас Саша проводил его недобрым взглядом.

Уже засыпая, Матросов услышал треск соснового полена. Вскоре костер погас.

Ранним утром Матросов сидел на берегу, слушая ропот реки, любуясь жаворонками, озорно взлетавшими ввысь за первыми лучами солнца. Его отвлек голос с противоположного берега:

— Лодку, Матросов, давай лодку!

Узнав Катеринчука, Матросов быстро переехал реку. При встрече с ним Саша чувствовал себя хорошо. Он уважал Михаила Трофимовича, спокойного, внимательного и чуткого. Сев в лодку, Катеринчук спросил:

— Ботинок теперь по ноге? Не трет?

— Нет.

Катеринчук сам сел на весла.

— Мне так редко приходится бывать на реке, хотя она и рядом, — говорил он, сильно, размеренно взмахивая веслами. Уже на берегу Михаил Трофимович спросил:

— В делах полный порядок? Происшествий нет?

— Нет, — быстро ответил Матросов.

Однако в этот же день Саше пришлось выдержать серьезное испытание. После обеда к нему прибежал Директор и зашептал на ухо:

— Здесь за нами не очень смотрят. Давай умотаем…

Предложение Директора застало Сашу врасплох. Остроносый мальчишка, показывая на буханку хлеба и фляжку, продолжал, воровато оглядываясь:

— Припасы вот. На твоей лодке и удерем. Только не надо канителить...

Саша молчал. Эти слова разбудили тревожную мысль о побеге. Она кипела, бурлила тогда, когда он был заперт за высоким забором. После перехода в поле, где он пользовался относительной свободой, эта мысль временно исчезла. Директор своим отчаянным предложением вновь разбередил ее. Саша с сомнением спросил:

— А куда же подадимся?

— Я к тете...

— А я?

Саша невольно задал этот вопрос, бессознательно подчеркнув, что ему уже не безразлична колония, постепенно становившаяся родным домом. Куда ему итти? Родных у него нет... Опять бродяжничать, дрожать от холода и сырости дождливыми ночами, голодать… Вдруг блеснула новая мысль: а что скажет Рашит?

Ведь это он заступился тогда, в кабинете начальника, а сейчас... добился того, чтобы Сашу назначили на работу сюда в поле... Бежать — значит подвести Рашита... Саша продолжал сидеть, играя гальками: подкидывая их в воздух, ловил ладонями.

— Ты что, рехнулся, что ли? — крикнул нетерпеливо Директор.

— Я не могу, понимаешь… — неуверенно произнёс наконец Саша.

— Почему? — наседал Директор.

— Почему да почему! Не могу я сейчас убежать. И не к чему спрашивать. Понимаешь, не могу я убежать… Это значит обмануть…

— Эх, ты! — укоризненно сказал Директор, вставая. — А я-то на тебя рассчитывал.

Будто только сейчас заметив в руках товарища буханку хлеба и алюминиевую фляжку, Саша угрюмо произнес:

— Буханку и фляжку положи на место. Чтобы повар не заметил.

— Не хочешь — один смотаюсь! — решительно сказал Директор, направляясь к лодке.

Матросов вскочил, подбежал к нему и крикнул, задыхаясь:

— Убегать отсюда, подводить товарищей? Не позволю! И одного не отпущу! Назад!

Директор медленно попятился, потом побежал обратно в лагерь.

С того берега донеслось:

— Лодку!

Думы Матросова

Саша, облокотившись на подоконник и положив на ладонь подбородок, задумался...

Напротив окна над плодоовощным хранилищем сердито каркали вороны. Они то садились на крышу, то с шумом и криками взлетали вверх. Осенний ветер кружил мертвые багряные листочки, они перелетали через забор и исчезали.

С шумом захлопнулась форточка.

Черные набухшие тучи неслись над холмами. Вскоре пошел мелкий и нудный осенний дождь. Быстрые тонкие струйки потекли по стеклу...

…Тогда вот так же лил дождь. Саша только вернулся, похоронив мать, и сидел один в доме, прислонившись к печке, изредка всхлипывая.

Саша вздохнул и оглянулся: ему показалось, что кто-то вошел. У порога стоял Директор. Он быстро сказал:

— Тебя вызывают на собрание.

— Я дежурю.

— Все равно приказано явиться.

В уютной комнате комсомольского комитета уже находились Петр Филиппович, Дмитриев и несколько колонистов. Запыхавшись, вошел широкоплечий Петр Трофимов, разговаривая о чем-то смешном, ввалились Еремеев и Богомолов. Почти следом за ними вошла Ольга Васильевна. Все новые и новые люди открывали дверь, стало даже тесно. Рашит явился тогда, когда Дмитриев встал, чтобы объявить об открытии собрания.

Саша первый раз в своей жизни был на открытом комсомольском собрании, наверное, поэтому он чувствовал себя немного неловко.

Рядом с Матросовым сидели колонисты, на задней скамейке присела Ольга Васильевна.

Белобрысый малыш, сосед Саши справа, беспрестанно шмыгал носом, Саша поглядывал на него с неприязнью и, не выдержав, толкнул в бок. Малыш запищал, но, к счастью Саши, началось собрание, никто не обратил внимания на его выходку. Выбрали президиум, потом дали слово Дмитриеву.