Право на бессмертие - [12]

Целую неделю Саша учился, привыкал к станку. Он уже начал самостоятельно обрабатывать несложные детали. Однако в цехе он вел себя самоуверенно, не особенно признавал власть старших, на каждом шагу подчеркивая, что он сам себе хозяин, для него все трын-трава. Однажды Саша без разрешения мастера взял с соседнего станка гайку и пристроил ее к своему станку. Пожидаев предложил вернуть гайку. Матросов не обратил никакого внимания на его замечание и продолжал работать, как ни в чем не бывало. Пожидаев вынужден был сам снять гайку и вернуть ее на место.

Матросов мгновенно вспылил и что-то проворчал. Пожидаев, косо взглянув на воспитанника, отвернулся. Весь цех стал свидетелем этой сцены. Саша небрежно посмотрел на ребят, вышел из цеха и быстро направился в общежитие. Однако чем дальше шел он, тем ниже опускалась его голова, короче становился шаг. Около маляров он внезапно остановился, вспомнив собрание в столярном цехе; перед глазами встала картина голосования — лес рук, требующих изгнания его из цеха… Это могло повториться. В нерешительности, не зная, что делать, Саша потоптался на месте. Его заметил Директор и весело крикнул:

— Разве ты не на работе?

Матросов сердито буркнул:

— Не твое дело, — но все же повернул обратно.

Когда Саша вошел в цех, все с любопытством оглянулись. Только Пожидаев продолжал работать; Саша обратился к нему:

— Ты меня, того, прости... Погорячился.

— Иди к станку.

— Ты на меня сердишься?

— Мне не положено сердиться, а положено учить вас работать.

— Значит, между нами? — с надеждой спросил Саша.

Мастер покачал головой:

— Нет.

— Доложишь?

— Нет, сам после работы доложишь начальнику.

До самого вечера в душе подростка шла борьба, он то решал не ходить в кабинет начальника, то передумывал, зная, что ослушаться нельзя.

Вечером Матросов стоял в кабинете Стасюка. Кроме него, был вызван еще командир отряда Габдурахманов. Петр Филиппович, разглядывая поникшую фигуру Матросова, спросил:

— Долго ли будем особо заниматься тобой?

Саша молчал. Что же он мог ответить?

Помолчав, Петр Филиппович проговорил:

— Ну, что же, товарищ Габдурахманов, будем решать, как быть... Ты — командир отряда. Жду твоего слова. Тоже отказываешься от него?

Матросов потупил голову, он не ожидал, что дело может принять такой резкий оборот.

— Товарищ начальник, передайте дело Матросова в распоряжение отряда. Сами примем меры.

— Учитываешь, что он меньше чем за месяц совершил три проступка?

— Знаю.

— И все-таки не отказываешься?

— Нет, товарищ начальник.

Из кабинета выходили вместе. Матросов с интересом спросил:

— Почему и ты не отказался от меня?

— Я люблю помогать, кому не везет, — ответил Рашит.

Как не почувствовать себя человеком в этом коллективе, где с тобой поступали иногда неожиданно резко, иногда мягко, но никогда не были равнодушными?

За Кара-Иделью

Третий день Матросов вместе с отрядом находился на живописном берегу Кара-Идели; под горой Нагаево колонисты пахали. Сюда попали не все. Между тем всем ребятам хотелось работать на поле, юные сердца вздыхали по просторам, но прошел тщательный отбор: это Саша чувствовал по тому, как часто встречал огорченные лица колонистов, слышал взволнованные разговоры их в укромных уголках.

Матросов не питал никаких иллюзий, он знал, что с такой характеристикой, как у него, не стоило и думать о назначении на работу в поле. Но каково было его удивление, когда вечером, перед отбоем, в коридоре выстроили все отряды и назвали его имя в списке колонистов, назначенных на полевые работы. Матросов оглянулся вокруг, думая, что он, вероятно, ослышался, но его взгляд нечаянно встретился с черными холодными глазами Рашита. Вот кто, оказывается, за него хлопочет… Почему? Что он хочет от Саши? Что ему надо?

В ту минуту у подростка впервые появилось чувство благодарности к человеку.

В первый день работы на поле среди колонистов находился и Михаил Трофимович. Он налаживал пахоту, учил, указывал. После обеда Матросов неожиданно попался на глаза Михаилу Трофимовичу.

— Что с тобой? Почему хромаешь? — остановился Катеринчук.

— Пустяки, немного натер ноги… Пройдет…

Катеринчук повел подростка к заместителю начальника колонии по хозяйственной части Сулейманову и заставил выдать Матросову более просторные ботинки.

— Разве он сам не мог сказать, что ботинки малы? — проворчал Сулейманов.

Там, на улице, среди людей, в кругу которых Матросову приходилось бывать, он не встречал еще такой заботы. Характер не позволил Саше выдать свои чувства, однако он понял, что с сегодняшнего дня он уже не сможет равнодушно относиться к своему воспитателю.

В голове мальчика зародились мысли, которых раньше не бывало. До сих пор Матросов жил собой, надеясь только на свои силы, а теперь он встретился с коллективом. Но эта сила в первые дни пугала его, ему казалось, что она ограничивает свободу, будет стеснять его. Этим и объяснялась его настороженность и замкнутость.

…Когда солнце садилось, — а от подошвы Нагаевской горы казалось, что оно садится в центре города, — усталые колонисты по сигналу поварихи тети Тани собирались к ручью. Сигналом сбора на ужин служили удары в медный котел, в котором кипятили чай. Эти звуки нельзя было даже сравнивать, со звоном серебряного колокола, тем не менее, они всегда были очень желанными.