Поздний гость - [11]

Скачет долом, летит с угорий

Твой кудрявый лихой трубач.

Вон ширяет всё выше, выше,

И куда ни взмахнет рука, —

Красным золотом камень вышит,

Кровью вздыбленной седока.

В Новеграде, в Москве, во Пскове

И на Волге шумит-звенит,

В снежный голос косматит брови,

Распускает в метель ремни.

Выкликает орлов на зори,

Орлий клекот по всей земле,

От соленых чужих поморий

До путивльских родных полей —

Кони ржут за Сулой, за Доном,

Щит багряный ведет полки,

В дымный трепет, в степные гоны

Брошен перстень с твоей руки.

Запушился морозной пылью,

Закружился в седой волне,

Пал в года лебединой былью,

Вещим словом на сердце мне.

Где каспийская степь безводней,

Распаялся, прожег песок —

Но не плачь, ты не плачь сегодня

На стене в заревой восток.

Скачут кони, несутся лихо,

Всем видны, далеко слышны —

Ярославна уходит тихо

На заре с городской стены.

ИГОРЕВЫ ПОЛКИ

И та же степь, и тот же зной,

Лазурь над глиной и песками, —

Знакомый путь передо мной,

Поросший ржавыми веками.

Сверкнет дорожный бубенец,

Переплеснется воздух четкий,

И за курганами беглец

Вздымает пыль стальной походкой.

Опять ордынская стрела

В колчане зреет и томится,

И в узкой балке расцвела

Багряной былью сукровица.

Неистребимы и легки,

Кудрявым Игорям на смену,

Спешат веселые полки

Забрызгать степи конской пеной.

Сухие стебли ковыля

Срезают кони удилами, —

И стала русская земля

За невысокими холмами.

Всё та же степь, и тот же хруст,

Блуждают сумерки в овраге,

И неприметный к ночи куст

Стал тяжелей от росной браги.

Печаль дорожная звенит

Крылом подбитым журавлиным,

От граней дымчатых в зенит

Струится тень широким клином.

Несется полночь на коне,

Томится ратник в поле чистом,

На половецкой стороне

Смерть пляской тешится и свистом.

Предгрозовой тяжелый пар

Гнет долу тощие бурьяны,

И синей молнии пожар

Поют тревожные баяны.

Но жаркий шлем закинут в Дон,

Заря скрипит над волчьим логом, —

Летит с попутным ветром звон

Лебяжьим пухом по дорогам.

Мне по обочинам пустым

Дано трубить в мой рог суровый

И призывать далекий дым

В забвенье рухнувшего крова.

Но снилось — вызрела стрела,

И дева вещая Обида

По бездорожьям и телам

Прошла от Кеми до Тавриды.

Как птица древняя, в ночи

Кричала сонная телега,

И пересохшие мечи

Тупились в ярости набега.

Горели заревом костры,

Дымилась степь кремневой пылью,

И все овраги и бугры

Цвели всю ночь багряной былью.

И знал, — от зарева проснусь, —

Звеня железными полками,

Придет и снова станет Русь

За невысокими холмами.

Костями рылась борозда,

Ломались крепкие орала,

И темной гибели узда

Ладони кровью обагряла.

Но трудный полдень согнут в рог, —

Веселый Игорь скачет прямо

И в каждый встреченный порог

Звенит победными ветрами —

Широкий ветер освежит

Немой простор земного круга,

Перемешает рубежи

И дали вымеряет туго.

Росой коснется пыльных губ,

Дождем прольется над долиной

И в кирпичи высоких труб

Плеснет размеренной былиной.

1925–45

БЕРЛИН 1923–1939

* * *

Снова хмель загулял во сне,

Сад в три дня молоком облит, —

А в лесу, на овражном дне,

Половецкая девка спит.

Березняк да крапивный дух

Приведут под уздцы коня, —

За конем прибежит пастух,

Завернет поводок вкруг пня.

Паровоз за бугром свистит,

Бродит в снах колокольный звон —

Ты коня, молодец, пусти —

Половчанку бери в полон.

Выйдет ночь проверять весну,

Стянет звездный тугой кушак, —

В молодом весняном плену

Зацветет на сорочке мак.

1925

ЗЕМЛЯ

Ярится степь, — уже не дева,

Дождем и солнцем пронзена,

Земля для пламенного сева

Блистательно обнажена.

Сгрудились борозды за плугом,

Безмолвен пахарь и суров,

И черный пар пояшет туго

Сосцы набухшие бугров.

Взыгравший ветр вгоняет щедро

Тепло в земные глубины,

В зерном беременные недра

Подъятой плугом целины.

Как укрощенная рабыня,

До дна распаханная новь

Несет, покорная отныне,

Железа терпкую любовь.

А там, в овражной буйной чаще,

В насторожившемся яру,

Зверье бродяжное всё чаще

Взывает к звездному костру.

И вечерами дней погожих,

Когда закат кропит поля,

Волчат, детенышей пригожих,

Рожает рыжая земля.

И в тяжкий час степной натуги,

Обрекший жатве тонкий злак,

Волками полнятся яруги

И заповедный буерак.

Когда же в голые просторы

Морозы выжмут кровь рябин,

Волчата хмурые, как воры,

Крадучись, выйдут из глубин.

Уйдут в осенние туманы,

Разыщут гибель в ржавой мгле,

И ветр, остуживая раны,

Пригнет их к матери земле.

1923

* * *

Глухая ночь. Фонарь, зевая,

Оберегает черный мост,

Метель, как лошадь скаковая,

На крыше распустила хвост.

То пляшет на сугробе взрытом,

Играя, рвется на дыбы,

То бьет в чугунные столбы

Своим рассыпчатым копытом.

И вдруг зальется ржаньем грозным,

Галопом скачет вдоль стены,

Попона облаком морозным

Летит с крутой ее спины.

Как часовой стою на страже,

Слежу за ней из-за угла,

Я жду ее, зову и даже

Касаюсь зыбкого седла.

И вот — вскочу, заправлю ноги

В сверкающие стремена

И бурным вихрем, без дороги,

Помчусь по воле скакуна.

1929

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА

На обозленный и усталый,

На город пыльных чердаков

Звезда вечерняя упала

Из мимолетных облаков.

И сразу стало по-иному, —

То горячее, то нежней,

По улицам — от дома к дому —

Взлетели тысячи огней.

Мгла исступленно просветлела,

И, в новый ритм вовлечена,

Душа медлительное тело

Оставить вдруг обречена.

Еще привычно попираю

Гранит сердитым каблуком,

Еще неловко протираю

Очки фуляровым платком, —