Повести - [97]

— А-а, — говорит Сергей, вспомнив вербовщика.

Вербовщик подает руку, и матрос осторожно пожимает ее.

— Зачем звал, Валерий Николаевич? — спрашивает Сергей.

— Торопишься? — Штурман улыбается. — В армии служил, а порядка не знаешь! Разве положено начальству вопросы задавать?

Сергей бормочет:

— Виноват, товарищ штурман!

— То-то же. — Немцев умиротворенно кивает и вдруг супит брови, строго спрашивает: — А ну-ка, что в рубке лишнее?

Сергей молчит, чувствуя, как потеют ладони и начинает жечь уши.

— В пособии же нет этого. И боцман не говорил.

Штурман добродушно смеется:

— Грязь лишняя.

Рулевой и вербовщик смотрят на Сергея, улыбаются, но без ехидства, а просто так, как в своей компании, когда подтрунивают над равным.

— Пристань, Валерий Николаевич! — докладывает рулевой. — Дать привальный?

— Погоди, — говорит штурман. — Пусть Досов подаст. Привыкает пусть. Давай, Сергей Иванович, врубай!

Сергей осторожно нажимает на рукоятку. Раздается продолжительный свисток.

Штурман выходит на мостик, наклоняется к переговорной трубе. «Гряда» сбавляет ход.

Сергей оглядывается на вербовщика, тот негромко и ободряюще говорит:

— Ничего, Досов, ничего. Привыкай.

По заведенному порядку боцману на стоянках надлежит совершать обход и осмотр судна. В прошлую навигацию, да и в начале нынешней напарником при обходе был Тежиков. Теперь боцман берет Сергея Досова.

Они спускаются в цепной ящик; поднимают в трюмах слани — разборные полы; высвечивают железные конструкции корпуса; чистят голубницы в шпангоутах, чтобы не застаивались подсланевые воды, без задержки выплескивались эжектором-водогоном.

Недавно они нашли под сланями чье-то письмо. Чернильные строчки на конверте расплылись, еле проглядывались, но внутри текст был невредимым. Сергей стал читать вслух. Писала мать сыну. Между многочисленными поклонами от родных и соседей сообщала, что шибко скучает, ждет на побывку.

Боцман молча слушал Серегин голос, раздававшийся в холодном и пустом трюме. Роились мысли: какой он, этот сын? Разве хороший бросит письмо от матери? Мнилось боцману: может, и Серегу зовут в письмах домой, а он прочтет и выкинет, как этот раззява.

— Давай отошлем, — предложил Сергей, прочитав письмо и снова вложив листы в конверт. — В Альметьевске живет. Растяпа. — Он протянул письмо боцману.

Семен Семенович повертел надорванный конверт, неожиданно рассердился:

— Была бы нужда, не стал бы выбрасывать. Порви да выкинь. — И не удержался, спросил: — Сам о матери не забываешь? Гляди, Серега, мать одна… Галку Спиридонову помнишь, трубки в котле заваривала?

— Помню, — Сергей кивнул. — Хорошая девка. Я ее сразу запомнил, еще весной.

Боцман хмыкнул:

— Не то слово — хорошая. Прямо как не знай что… И работает, и вообще… Да, так вот поглядел бы, как она по матери убивалась. Хоронить ездила свою маму в Рыбную Слободу.

И он принялся рассказывать, как в прошлом году, возвращаясь на «Гряде» с похорон, горевала и плакала сварщица. И до того подействовало это — тут боцман допустил явное преувеличение, — что команда решила взять шефство над одиноким человеком. А так как теперь Сергей — член экипажа, значит, тоже должен шефствовать. Складно получилось у боцмана. Складно и убедительно. Тем более, как выяснилось, Серега вообще был не прочь включиться в шефство, потому что еще никакой общественной нагрузки не нес, а только регулярно платил членские взносы.

— Озорная она только, — поопасался Сергей, вспомнив насмешливую сварщицу.

— Вот и хорошо! — убежденно сказал боцман. Этот разговор состоялся уже в каюте у боцмана, куда он зазвал Сергея после обхода.

Сергей был в рабочей одежде, боялся ненароком испачкать что-нибудь в каюте, сидел на табурете бочком, смотрел, как боцман переодевается в чистое. Заметив непроизвольно-завистливый взгляд, Семен Семенович сказал:

— К зиме тебе справим форму. Пусть видят: водник. Китель, шинель, брюки, шапку теплую.

— Так это же только комсоставу? — усомнился Сергей.

— Ничего подобного. Оденем, как штурмана. Вот я не комсостав, а имею форму. Да не одну. — Боцман снова открыл шкаф, достал черную шинель, темно-синий китель с орденскими планками. — На-ка, примерь! Надевай, надевай, говорю!

Сергей надел китель, шинель, боцман подал свою фуражку, — все оказалось почти впору.

— В зеркало поглядись! — скомандовал боцман. — Ну, прямо вылитый штурман! Эх, в салон бы пройти, там большое зеркало есть!

— Не надо, дядя Семен, — конфузливо попросил Сергей, — в другой раз, а то ребята засмеют. — И снял шинель. Китель он вешал особенно почтительно: даже у командира строительного батальона не было таких наград. А тут, смотри, орден Ленина, Красная Звезда, четыре медали и значок отличника. Серегин отец всю войну прошел, в сорок пятом убили, а из наград только одна медаль, которая лежит где-то в сундуке у матери.

«Вот тебе и купи за рубль за сорок», — уважительно подумал Сергей, несколько оробев при виде боцманских наград и отличий. И гордясь, что такой заслуженный человек запросто разговаривает с ним, потчует чаем, поинтересовался:

— Дядя Семен, а чего же тогда тот инструктор сказал, чтобы Тежиков выступал на встрече, а не ты?