Повести - [46]

Раненые, кто мог двигаться, играли в домино, резались в подкидного дурака и козла, пользуясь при этом самодельными картами. Иван, с детства питавший к картам отвращение, не принимал в игре участия. Но время, тянувшееся медленно и вяло, надо было чем-то занять, и он приноровился коротать его, лежа на кровати, прижмурив глаза, словно подремывая. Неплохо бы, конечно, побыть на улице, побродить по школьному двору, но валенок не давали, а мороз на улице, как говорили окающие нянечки из местных, был за сорок.

Опираясь на костыли, Иван иногда подходил к окну, всматривался в заречную, заваленную снегами даль, угадывая под снегом русло Вятки, по самой середине которой шла узенькая, накатанная санями дорога. Отсюда, из окон школы, в которой размещался госпиталь, был виден железнодорожный, выгнутый тремя горбами мост, серые цилиндры элеваторов на высоком берегу, вмерзшие в затонский лед желтые буксиры, смоленые деревянные тупоносые баржи, а если присмотреться, можно было заметить маленькие фигурки людей.

Каждый день во двор госпиталя привозили длинные обмерзшие бревна, и женщины-санитарки принимались неумело пилить и колоть их. Сегодня тоже привезли бревна. Одно из них, сосновое, в толстой коре, бросилось Ивану в глаза. Он прикинул, посмотрел на толстенный ствол: в комле, пожалуй, с метр.

— Смотри, какое свалили! — не удержался, сказал он курившему возле окна Русейкину. — Сколько бы досок вышло или бы на матицу.

Русейкин, он тоже, как Иван, был ранен в ноги и тоже собирался скоро выписываться, согласился:

— Деловая древесина!.. Зря они его на дрова. Глазу-то нет, наверно, вот и пользуются. Судя по кольцам, лет сто пятьдесят дереву.

— А ты что, разбираешься в этом? — поинтересовался Иван, покосившись на черноголового крепыша, в стриженых блестящих волосах которого густо виднелась седина. — Из лесных краев, что ли?

Русейкин кивнул, сказал с легким акцентом:

— Таксатором был в леспромхозе возле Йошкар-Олы. Слыхал такой город?

— Нет, — чистосердечно признался Иван. — Где это?

— Как же так? — удивился Русейкин. — Столица Марийской республики… Мы же земляки почти. Вот Берлин знаешь, Париж знаешь, а Йошкар-Олу не знаешь. И как это, понимаешь? Про другие страны в школе учат, а про свою только про князя Игоря и Ольгу. Сарматы, вандалы, варяги да греки… А про мари ты слыхал? Народ такой есть.

Иван промолчал, не найдя, что возразить бойкому на язык Русейкину, подумал только, что, пожалуй, тот прав. Вон они живут рядом с татарскими селами, а что про них знают? Только разве что покупают татары лошадей на мясо, яблоками торгуют да шурум-бурум собирают, ненужную в хозяйстве рухлядь и тряпье. А уж кто такие чуваши, мордва, башкиры, — и вовсе не знают. А оказывается, еще и марийцы есть. Поэтому он миролюбиво согласился:

— Это ты правду говоришь. Все, знаешь, колотишься по хозяйству, другой раз поглядеть вокруг неколи.

— Да тебя-то чего в этом винить? — произнес Русейкин. — У тебя образование-то какое? Ага, оглоблевый институт, значит… Вот я помню, через Иргово поле, место так называется одно, разруб трассы для железной дороги вели. Ну, наняли рабочих-марийцев. Начали валить лес. А потом инженер-путеец заметил: одну высокую сосну в полосе отчуждения оставили. Ну, он вскипел: убрать немедленно, весь вид портит. А наши марийцы стоят, не хотят трогать. В чем дело? — негодует инженер. Разъяснили ему: тут, мол, Ирга закопана, место святое. Инженер ничего не сказал, уехал, привез других рабочих, свалили дерево. Велел копать вокруг пня… Стали рыть, действительно, нашли человеческие кости, колчан и стрелы, в бересту завернутые. Ну и что, я тебя спрашиваю? Кому польза? Дерево нарушили, хотя и не мешало оно никому, над людьми насмеялись, а ведь марийцы все равно эту легенду помнят, гордятся своей Иргой!

— Легенда — это навроде сказки, что ли? — уточнил Иван, а когда Русейкин подтвердил, попросил: — Рассказал бы, страх люблю всякие истории.

— Ладно, пошли только в палату, — согласился Русейкин, — а то ноги устали, да и холодно тут, вон как из окошка-то садит.

Постукивая костылями, они прошли в палату, уселись на койки друг против друга, и Русейкин, поглаживая себя по круглым крепким коленкам, принялся за рассказ.

Старик Вахтан недоволен дочерью. Да еще, видно, к непогоде разболелись ноги и спина, поврежденные в схватке с медведем. А дочь как ушла с утра, так и не появляется. Вахтан выходит на крыльцо. Тень от сосенки, торчащей возле избы, совсем короткая, — время за полдень.

— Ирга-а! — зовет отец.

Эхо скачет по лесу, на крик выглядывает соседка.

— Эй, Вахтан, чего шумишь?

— Иргу зову! Ушла с утра на охоту, — отзывается старик, — и все нет до сих пор.

— Вернется, — утешает соседка.

Молчит Вахтан. Подобрал прутик, нож с пояса снял, строгать начал. Так легче — думы нижутся на палку.

С тех пор как овдовел Вахтан, стала Ирга хозяйкой в доме. А когда старик совсем ослаб и не смог ходить на охоту, Ирга взяла его лук. В диковинку это было: из женщин в племенах мари никто не охотился. Но что сделаешь — нужда заставит. А в доме появилось мясо. Вот и сейчас старый Вахтан мечтает о свежатине.