Повести и рассказы - [69]

Когда я припоминаю все, что было в моей жизни веселого, я чувствую себя всезнающим, но потом вдруг припоминаются и такие дни, когда мне бывало плохо и грустно, и все как будто бы становилось чужим, и тогда я чувствую, что ничего не знаю.

Вот две стороны вещей, которых я никак не пойму.

Но уж одно-то я понимаю — что нелегко мне придется, когда приспеет срок писать словами.

Человек

Я снова заснул. Но если на этот раз мне и снилось что-нибудь, я все равно ничего не запомнил, ни о рыбе, ни о рассказе и ни о чем другом. Я спал, забыв обо всем, даже о машине, даже о том, что еду в Бухту Полулуния.

Проснулся я, почувствовав вдруг, как что-то изменилось, остановилось.

— Где мы?

— Почти у цели.

Наш форд находился у заправочной станции, а при станции этой имелась небольшая закусочная.

— Я выпью чашку кофе, — сказал мой отец. — А ты какао, ладно?

Он выпрыгнул из машины, потянулся, и то же самое сделал вслед за ним я. Возле колонки стоял и смотрел на нас человек, старый-престарый.

— Сдается мне, что денек сегодня будет прекрасный, — сказал он, а потом добавил, что он не дежурил тут ночью, а встал всего с часок и пришел сюда сменить своего сыночка — надо же и тому поспать.

— Сколько лет вашему сыночку-то? — сказал мой отец.

Старик рассмеялся:

— Да почти что шестьдесят уже, но было время, когда он был таким же, как твой мальчонка. Самому мне скоро восемьдесят. Одиннадцать лет назад у меня еще был папаша. И сказать по правде, мне очень недостает старика.

Он рассказывал о своем папаше все время, пока накачивал в бак бензин, а когда кончил, сказал: «Теперь посчитаем. Выходит вот что, бензину я накачал вам ровно на четыре доллара плюс семнадцать центов».

— Отлично, — сказал мой отец. — А ну-ка, Пит, принеси сюда свою баночку и высчитай нам четыре доллара плюс семнадцать центов.

Я принес банку и с помощью старика высчитал из нее сколько было нужно.

Потом мы с отцом вошли в крохотную закусочную выпить по чашке кофе и какао, а старик остался возле нашего форда и принялся протирать ветровое стекло.

В закусочной была недлинная стойка с высокими стульями вдоль нее, а за стойкой еще один старик и, кроме него, ни души. На маленькой газовой плите в кофейнике с ситечком варился кофе. Старик налил моему отцу чашку кофе, а про какао сказал, что нет у него никакого какао, но что он может подогреть молока, так что я выпил стакан горячего молока, в которое отец капнул чуточку кофе из своей чашки. Пока мы пили, в комнату вошел первый старик, с бензоколонки, вошел и сказал:

— Я проверил, хватит ли вам масла. Его как раз столько, сколько нужно. В радиатор я долил полгаллона воды. Покрышки в порядке.

— Спасибо, — сказал отец, — все это очень любезно с вашей стороны. Не выпьете ли чашечку кофе со мной и моим сынишкой?

— Пожалуй, не откажусь, — сказал старик.

Он сел рядом со мной. Я перевел взгляд с него на старика за стойкой: они были до того похожи, что хоть по черточкам сравнивай. Все было одинаково, только губы чуть заметно отличались: у старика за стойкой губы были тонкие и в углах как бы сползающие книзу, а у старика рядом со мной тоже тонкие, но в углах изогнутые вверх.

— Что, паренек, — сказал старик, сидевший рядом со мной, — хочешь разобраться, кто из нас кто?

— Я отлично знаю, кто из вас кто, потому что там — он, а здесь — вы. Просто вы очень похожи.

— Обычное дело у близнецов, — сказал старик, сидевший рядом со мной. — А мрачность у братца моего оттого, что он старше. Десятью минутами старше меня. Время, видишь ли, так или иначе оставляет свою отметину на лице человека.

После того как мой отец выпил три чашки кофе, а старик вволю повеселил нас своими разговорами, мы поднялись, и я высчитал из баночки тридцать пять центов и положил их на стойку.

Братья-близнецы попрощались с нами, пригласив заезжать к ним и в другой раз. И мы с отцом вышли из закусочной и сели в свою машину и покатили дальше.

Роза

Не прошло и часа, как вдруг отец затормозил у обочины и сказал:

— Давай-ка пройдемся тут.

Мы вылезли из машины и, сделав несколько шагов, оказались среди каких-то красивых растений.

— Артишоки.

Отец вытащил из кармана свой нож с одним-единственным широким лезвием, согнутым на конце в крюк, и срезал артишок размером как мяч в комнатном бейсболе.

— Рассмотри его как следует, — сказал он. — Ты увидишь тут и розу, и шипы, и чертополох, и что-то еще.

И он стал срезать их один за другим и запихивать в шляпу и за пазуху. Когда мы вернулись к машине, я спросил:

— Сколько всего ты украл?

— Дюжину, — сказал отец, — но я их не крал.

— Разве они не собственность фермера?

— Я брал только с таких кустов, которые пора было подрезать.

— Ты не хочешь признаться, что украл их?

— Нет, сэр.

Мы сидели в машине, у обочины дороги, и любовались рядами удивительно красивых артишоков. Их было сотни, они тянулись на черной прохладной земле, и низкий мягкий туман стелился меж ними.

Немного погодя мы запустили мотор и снова поехали, но я то и дело оглядывался назад — посмотреть, не гонится ли за нами полиция. Отец, по видимости, прочел мои мысли, потому что он сказал:

— Забудь об этом. На самом дорогом рынке дюжина артишоков не стоит и двух долларов. А я в свое время многим, в том числе и нескольким фермерам, давал гораздо больше, чем два доллара. Так что не терзай себя понапрасну. Никто за нами не погонится, так же как и мы — ни за кем.