Повести и рассказы - [94]

Однажды поломался вентилятор мотора. Полк ушел вперед. Дожидаясь ремонтников, ползущих где-то сзади, сержант Мурзахметов горячился, наскакивал на водителя Галушкина: «Ты куда смотрел? Почему полетела лопасть?» Водитель оправдывался, беспомощно разводя руками.

Устранив поломку, бросились догонять полк. Командир орудия торопился успеть к дневке и поэтому изменил маршрут. Обычно колонна стороной обходила населенные пункты. Но сейчас не было другого выхода, на пути — большое село, лежащее в широкой котловине, по дну которой петлял пересохший ручей. Водитель Галушкин сказал сержанту: «Надо долить воды в радиатор... А в ручье наберешь ее с песком и грязью».

Решили заправиться в селе. Над садами, спящими домами, под заборами и на улице застыл влажный утренний туман.

Посреди села обнаружили колодец для скота. Серега Бондарев кинулся к деревянной бадье, висевшей на длинном рычаге-журавле, и с силой толкнул ее вниз. Вода в колодце вкусная и холодная, аж ломит зубы. Все поскидали гимнастерки и плескались, смывая пот и грязь. Сержант Мурзахметов подгонял: «Быстрей, быстрей, нельзя задерживаться!»

Пока умывались, а водитель заправлял радиатор, из переулков и от ближних домов замелькали белые платки женщин, выгонявших скотину в стадо. Сначала несмело приблизились они к машине, молча наблюдали за солдатами. Коровы мычали, шебаршились овцы, звонко хлопал кнут пастуха.

Многие женщины утирали слезы. Старушка, державшая на привязи козу, вздохнула: «Солдатиков с оружием мы с войны не видали».

Разбежались женщины по домам и наносили солдатам снеди — яблок, помидоров, колбасы, яиц, белого круглого хлеба, ведро молока. Упрашивали и силком совали...

Отдалялся колодец, отдалялась безмолвная толпа женщин. Оставались они позади того пути, который еще предстояло одолеть орудийному расчету. Забелин прижимал пышный каравай хлеба, и его тепло проникало через гимнастерку. От печного запаха — сдобного, домашнего — сладко кружилась голова, и почему-то напрягается, каменеет тело, и сердце в готовности немедленно сделать что-то большое и важное.

Усердно ревел двигатель тягача. Пыль вихрилась за задним бортом и оседала на полу, на лицах молчаливых солдат.

А после маневров Забелин в каждое увольнение приходил на берег озера и искал Таню. Он нашел ее. Девушка черпала ладошками воду и брызгала на парня, загоравшего поблизости. Тот вскочил — кряжистый, налитой мускулами атлет, — подхватил гибкое тело девушки и побежал в озеро.

Ничто не всколыхнулось в душе у Забелина — ни зависть, ни ревность. Глядя на беззаботную девушку, он вспомнил об украденной книге и пожалел, что не удалось прочесть ее. Отец написал ему: «Я поспрашивал у знакомых, говорят — нету. А в магазине продавщица засмеялась: «Книжный бум, папаша!»

За эти несколько месяцев Забелин ощутил себя очень необходимой частицей целого, имя которого — армия.

А остальное... все остальное будет! Как выразился капитан Шестопалов, после маневров отправляя Забелина на гауптвахту за опоздание по тревоге: «Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не попадало в него горьких слез!» Он отложил ручку и спросил: «Сам пойдешь, без сопровождающего?» «Сам», — Забелин взял записку об аресте.

Серега Бондарев поджидал в курилке около казармы. Он вскочил, деловито оправил гимнастерку:

— На сколько расщедрился комбат?

— Четверо суток строгого...

— Везет же людям! — удивился земляк. — Отдохнешь, мозгой пошевелишь... Ведь заворочались мозги-то?

— Шевелятся, — согласился Забелин.

— Ну-у, недаром я тебя в артполк заманил, — Серега Бондарев легонько хлопнул его по плечу: — Потопали на «губу», земеля...

Возвращение

Удивляешься, тетя Маша? Сегодня я сам себя не признаю; прожгло вот здесь, в груди, этакую дырищу, и оттуда так и хлещет, так и хлещет наружу — нате, люди добрые, глядите, что хоронил от вас Ромка Мальшаков! Невтерпеж стало, потому и течет, как из испорченного водопроводного крана, впору затыкать заглушкой. Да нельзя затыкаться, никак нельзя, ведь предела коснулся, сил больше нету. А выпил я всего малость — полстопки, много ты меня выпимши видела? Ни разу! С малолетства не приучен к водке и куреву, отец не баловался и мне заказал.

Не тяни Саньку домой, не тяни, пусть сидит, ты же ступай на кухоньку, чаек нам сообрази, телевизор включи. Пока посмотришь, мы с твоим чадом до всего и договоримся, правда, Санек? Не маши руками, не перебивай, я же догадываюсь, зачем его привела — устроить работать под мое начало, верно? Ну вот, спокойненько и подожди конца нашего разговора, не мешай. Ему жить — ему и решение принимать, никто за него судьбу не устроит — ни ты, тетя Маша, ни я, будь мы даже семи пядей во лбу. А чтоб выбрал путь он правильно, без своротов, чтоб родичи кулаки от удивления не кусали, должен накрепко уразуметь одну заповедь — не перекладывай ответственность на чужие плечи, неси сам, сколь ни тяжела будет ноша, — потом обливайся, зубами скрипи от усталости и невыносимости, а неси, неси до потемнения в глазах и боли в сердце. Когда донесешь и сможешь вздохнуть свободно, станешь совсем другим человеком — стойким, упорным и честным перед своей совестью, словом, счастливым, ибо цели сам достиг, без подпорок и охранительной руки. Так меня отец с Ванычем учили, правда, до конца их науку не усвоил, потому и маюсь сейчас, дохожу собственным разумением. А может, так и надо — самому доходить до всего, на своей шкуре испытать, чтоб продубилась она и никакая моль не изгрызла.