Повести и рассказы - [13]

– И здесь, и здесь вода, мы все потонем!

– Матушка игуменья, что делать? Нам страшно.

– Молитва прогонит страх, не бойтесь, с нами Христос, – как можно ласковей произнесла игуменья, – сестра Иоанна, задавай тон, пропоем псалом «На реках Вавилонских»[15]. Под сводами темного трюма раздалось благостное и жалостливое песнопение: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом…..».

Песнопение преобразило сестер. И хотя по их лицам продолжали струиться слезы, это уже были слезы молитвенного умиления, а не страха.

33

Буксир, ритмично чавкая мотором, проследовал вдоль товарной пристани, и вскоре огни города скрылись за поворотом русла реки. Коган курил на палубе папиросу, вглядываясь в темноту заросшего кустарником берега. За штурвалом стоял тот самый матрос, что особо отличился при изъятии церковных ценностей. Синяк у него уже прошел, и он был исполнен гордости за оказанное ему доверие. Покосившись на Когана, матрос обратился к нему:

– А угостите-ка, товарищ комиссар, папиросочкой.

Не глядя на матроса, Коган достал портсигар и, щелкнув крышкой, протянул его. Матрос ловко подцепил папироску, на мгновение замешкался и подхватил вторую.

– Благодарствую за табачок.

Комиссар, ничего не отвечая, молча захлопнул крышку портсигара, сунул его в карман, продолжая в задумчивости смотреть на берег. Матрос, попыхивая папироской, самодовольно поглядывал на Когана, как бы говоря: «Что бы вы без меня все делали?»

На палубе самой баржи сидели двое красноармейцев, Брюханов и Зубов, прислушиваясь к песнопению, доносящемуся из трюма.

– Чего они распелись? – недовольно проворчал Зубов.

– Пусть попоют напоследок, – сказал, зевая во весь рот, Брюханов.

Матрос убавил обороты двигателя и, повернувшись к Когану, почему-то шепотом, как будто их мог кто-нибудь услышать, сказал:

– Здесь, товарищ Коган, место хорошее – и глубокое, и тихое.

– Здесь так здесь, – тоже почему-то шепотом ответил Коган, напряженно вглядываясь в темноту берега.

– Эй, на барже, – крикнул матрос красноармейцам, – бросай якоря и отдай концы буксира, сейчас возьмем вас на борт.

Красноармейцы скинули два якоря с палубы и отцепили буксирный трос. Катер, освободившись от груза, легко и свободно развернулся и подошел к борту баржи. Красноармейцы перебрались с баржи на буксир, и катер направился вверх по течению обратно в город.

34

Вода в трюме баржи поднималась все выше и выше. Монахини стояли уже по колено в воде.

– Давайте, сестры, пропоем панихиду, – произнесла каким-то отрешенным от всего земного голосом игуменья Евфросиния.

– По ком, матушка, будем петь панихиду? – спросила дрожащим голосом сестра Иоанна.

– По нам, дорогие мои сестры, по нам, – как будто в спокойной задумчивости произнесла настоятельница. И уже ласково, повернувшись к сестрам, сказала: – Не бойтесь, сестры мои, не бойтесь, мои дорогие невесты Христовы. Мы с вами идем к нашему Жениху, а Он идет к нам в полуночи[16], чтоб увести нас туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная[17].

Водную гладь реки прочертила яркая лунная дорожка, проходя недалеко от одиноко стоящей посреди русла баржи. Степан что было сил греб веслами, направляя к ней лодку. А над водной гладью звучали печальные стихиры панихиды: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть…»[18]

Все выше и выше поднималась вода в трюме баржи. Все отчаяннее и отчаяннее греб веслами Степан. Все звонче и звонче звучали голоса монахинь: «…восплачите о мне братие и друзи, сродницы и знаемии: вчерашний бо день беседовах с вами, и внезапу найде на мя страшный час смертный, но приидите вси любящие мя, и целуйте мя последним целованием.»[19]

35

Брезжил ранний рассвет. Степан видел, как баржа, затопленная уже наполовину, вдруг начала медленно крениться на один бок. Ясно, что ему не успеть, но Степан из последних отчаянных сил продолжает грести. С баржи до него доносятся слова песнопения: «Со святыми упокой, Христе, души раб твоих…» Степан поднимает молитвенный взор к небу. «Боже Всемилостивый! Помоги, дай мне их спасти. Ну что Тебе стоит, Господи».

На небе собираются тучи, и начинает накрапывать дождик. Баржа все быстрее уходит под воду. Над водою разносится пение: «Вечная память, вечная память, вечная память…». Степан отчаянно бьет веслами по воде. Пения уже не слышно, баржа ушла под воду. Степан подплывает к тому месту, где еще недавно стояла баржа, и некоторое время тупо смотрит на воду, которая вздымается большими пузырями. Затем скидывает с себя куртку, берет со дна лодки железный штырь и ныряет в воду. Он плывет под водой к затонувшей барже и пытается руками сорвать замок. Затем поддевает его железным штырем. Замок не поддается, и Степан в отчаянии бьет по замку и плывет назад. Вынырнув из воды, жадно вдыхает воздух и вновь с отчаянной решимостью ныряет. Снова безрезультатная попытка. Он выныривает, и в это время русло реки на мгновение освещается молнией и раскат грома сотрясает небо и землю. И наступает великая тишина, через минуту сменяющаяся равномерным шумом дождя.

Природа плачет, плачет и Степан, направляя свою лодку к берегу. Выбравшись на сушу, он карабкается на крутой берег. Скользит по мокрой глине. Так и не осилив подъема, в отчаянии бросается ничком на глинистый берег. Ему вспоминаются добрые лица монахинь и послушниц, и его пальцы судорожно сжимаются в кулаки, загребая в ладони размываемую ливнем илистую грязь. Он подтягивает ноги к животу, становится на колени и воздевает кулаки с жидкой грязью к небу. Затем размазывает глину по лицу. Он поднимает глаза к небу, и струи дождя, смешиваясь со слезами, омывают перекошенное страданием лицо юноши.