Повесть о военных годах - [55]

— Товарищ лейтенант! — в отчаянии тряс за плечи своего командира и друга Двинский. — Товарищ лейтенант!

Тузов открыл глаза.

— Наблюдай за немцами, они уже близко! Танк врагу не отдавать, в случае чего взорви!.. Остаешься за меня.

Глаза лейтенанта снова закрылись, лицо стало бледным, плотно сжатые губы посинели. Двинский выглянул — гитлеровцы были почти рядом. «Надо спасать командира!» Двинский заканчивал накладывать повязку. Бросаясь к пулемету, он крикнул:

— Прохоров! Тащи командира, мы вас прикроем!

Раненный в плечо Прохоров, взвалив на себя бесчувственное тело лейтенанта, медленно пополз по широкой колее, проложенной танком. Под танком остались трое: стрелок-радист Швец, старшина Двинский и комсомолец сержант Кочетов.

Впереди атакующих уверенно шел офицер. Он что-то кричал, оборачиваясь к солдатам и театральным жестом показывая в сторону подбитой машины.

Двинский оглянулся. Прохоров и Тузов были уже далеко, серая пелена дождя скрыла их силуэты. Швец сжимал в руках автомат. Двинский медленно поднял наган.

— Получай, гад! — Грянул выстрел — и офицер свалился под ноги своих солдат. — Бей фашистов, товарищи! — крикнул Двинский.

Наступающие никак не ожидали организованного отпора. Оставив убитых на поле боя, а самое поле боя — за танком-победителем, враги бежали.

— Все, — тихо сказал Двинский и снова посмотрел в сторону своих войск. Прохорова и Тузова не было видно. Теперь он, Двинский, здесь старший, — он командир и полностью отвечает за судьбу людей и машины.

— Вот что, товарищи, танк мы не бросим, взрывать его нет необходимости, мы должны отстоять и отстоим его. Я думаю, ночью мы сумеем связаться с батальоном, а пока давайте устраиваться удобнее. Будем рыть окоп. Надо же обеспечить себе возможность широкого маневра! — невесело пошутил Двинский.

Атаки не повторялись, но всякий раз в ответ на попытку экипажа выйти из-под машины фашисты открывали яростный огонь.

— Форменная осада, — заключил Двинский. — Что же, будем возводить оборонительные сооружения.

Копать землю пришлось прямо под собой, прижимаясь грудью к черной липкой жиже. Сначала мог работать только один человек — почти лежа. Наконец он смог уже привстать на четвереньки, а после нескольких часов работы — сесть «по-турецки», правда согнув спину и склонив голову. Но и это уже было большим удобством. Между тем стемнело, и Двинский приказал Кочетову собираться в путь.

Крепко пожав товарищам руки, Кочетов выскользнул из-под танка и, не поднимаясь, быстро как ящерица, исчез в дождевой мгле.

Тревожно прислушивались к каждому выстрелу оставшиеся у танка Швец и Двинский. Но все было тихо — значит, Кочетов проскочил!

Добравшись до штаба, Кочетов рассказал в батальоне о том, что произошло в этот день, и о наказе, данном ему Двинским.

«Ты должен стать тенью и пробраться во что бы то ни стало, — сказал ему Двинский. — Найди комбата, доложи ему: один пулемет и автомат в исправности, танк номер четырнадцать готов к обороне. Нуждаемся в гранатах и патронах, хорошо бы еще пару автоматов. Передай: экипаж не сдаст машины врагу. Вернуться ты должен к рассвету».

Швец прислал комиссару батальона Репину записку:

«Я долго думал над тем, как мне поступить. За линией боевого охранения пехоты стоят танки моей роты, а я, парторг ее, застрял здесь, так близко и так далеко от вас. Где мое место? В роте или здесь? Рота готовится к бою, но если не будет меня, в роту придете вы, приедут товарищи из бригады. Здесь же, на «ничьей» земле, наш подбитый танк стоит на самой передовой линии. А коммунисты никогда не уходили из-под огня».

Всю ночь продолжали свою упорную работу осажденные танкисты; помог ливень, закрывший все непроницаемой пеленой. Это дало возможность выбраться из-под танка и укрепить земляной бруствер снаружи.

Работали молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Казалось, люди целиком поглощены делом, но при каждом далеком выстреле они тревожно переглядывались: «Не по Кочетову ли?»

Когда сквозь дождевую пелену стал пробиваться серый рассвет, танк стоял как бы вкопанный в землю, а под ним был широкий окоп, в котором можно было подняться в полный рост.

Забравшись в машину, танкисты старались согреться, но слабый мерцающий огонек в баночках с сухим спиртом никак не мог ни обогреть их, ни просушить промокшую одежду.

— Эх, огонек уж больно мал, а нас разве только большой костер высушит. Водки бы граммов так сто пятьдесят да минут через пятнадцать еще раз столько же. Вот тогда хоть изнутри будет тепло, — мечтательно говорил Двинский…

— Постой, Двинский, напрасно ты ругаешь наши баночки, — возразил Швец. — Над ними мы, по крайней мере, можем согреть руки, а они-то нам понадобятся, и очень скоро, — не оставят же нас фашисты в покое. Смотри! — Швец повернул перед огнем свои затекшие, все в ссадинах и засохшей грязи руки. — Разве такими руками будешь метко стрелять? А стрелять мы должны ой как метко!

Блестевшие фосфором стрелки часов неумолимо показывали, что за стенами танка близится утро, а утром, если Кочетов еще жив, вряд ли ему удастся подойти к танку. Многое зависело от его прихода: он принесет приказ комбата, продукты и боеприпасы, — и в том и в другом очень нуждался экипаж осажденного танка. Кто знает, сколько придется сидеть здесь, сколько отразить атак!.. Да и очень пригодился бы еще один человек…