Повесть о военных годах - [57]

Малейшее движение требовало больших усилий. Казалось, так и уснул бы на жестком, но привычном месте механика-водителя, и ничего не хотелось, даже есть, только бы покой, только бы не шевелиться. Но вот зазвучали предупреждающие выстрелы автоматчиков, и надо идти, ползти, и принимать бой, посылать выстрел за выстрелом, обмороженными, распухшими руками бросать гранаты, а с гранатой, казалось, слетала содранная кожа.

Швец держался поразительно стойко, но неимоверные трудности этих дней сказались на нем больше, чем на других. Он был и постарше и физически слабее своих товарищей. Швец не жаловался; Двинский видел, что он тщетно старается обогреть распухшие, все в незаживающих ссадинах руки. Однако стоило Швецу заметить, что на него смотрят, и он поспешно брался за чистку автомата.

Двинский, которому самому было очень тяжело, уважал молчание и стойкие страдания друзей, он заставлял Швеца и Кочетова отдыхать. Когда Кочетов однажды заикнулся о дежурстве, Двинский резко оборвал его:

— Вместе с нами дежурят автоматчики. Приказываю отдыхать!

Но сам Двинский не мог спать. Приняв на себя командование маленькой крепостью, Двинский принял и удвоенную долю трудностей и лишений. Забывались тяжелым сном товарищи, а он, преодолевая усталость и боль, по нескольку раз за ночь заставлял себя спускаться под танк и, всматриваясь в темноту, ловил каждое движение, каждый шорох. Не то чтобы он не доверял помощи автоматчиков, а все же свой глаз вернее. Чем дольше, тем труднее. Мозг был ясен, но измученное тело требовало отдыха. Подымаясь ночью для очередной проверки «настроения противника», Двинский напрягал все силы, борясь с ослабевшим телом.

Один голос, очень тихий, успокаивающий, казалось, говорил: «Куда идти, там же наблюдают несколько пар глаз, менее измученных, чем твои: ни вчера, ни раньше ничего не было и сегодня не будет. Смотри, тебе трудно сдвинуться с места, завтра тебе нужны будут силы, отдыхай!»

Хотелось послушаться этого как будто благоразумного голоса, устроиться поудобнее и спать, забыв боль, усталость, голод. Но тут же в сознание врывался другой, более властный: «Ты должен идти!» — и Двинский повиновался ему.

Прошло девять долгих дней, полных непрерывного напряжения. Гитлеровцы не останавливались ни перед какими жертвами, стремясь взять танк приступом. Фашисты понимали, что люди, обороняющие танк, измучены, и они решили захватить танкистов врасплох, воспользовавшись темнотой ночи. Чтобы обмануть автоматчиков, наблюдавших за всем, что делается вокруг танка, гитлеровцы ползли к нему осторожно, надолго замирая, распростершись на земле.

Время самое темное — четыре часа — и самое сонное: именно в этот предрассветный час особенно хочется спать. Черные вражеские фигуры уже в ста метрах от танка, автоматчики ничего не заметили: одна перебежка — и фашисты ворвутся в танк. А экипаж спит.

Задремавший было Двинский проснулся от ощущения чего-то неприятного: «Фу ты, гадость какая приснилась!» Он встряхнул головой, отгоняя тяжелый сон, и глянул на часы: четыре часа. «Надо пойти посмотреть», — а голова сама клонится, но уже засыпающего его поднял привычный приказ самому себе: «Ты должен!» Тяжело спрыгнул в окоп под танком. Под ногами хлюпнула набравшаяся за ночь вода. «Надо будет утром вычерпать», — подумал он, всматриваясь в непроглядную темноту. Все было тихо. Двинский собрался уже подняться в танк, когда увидел что-то развевающееся на ветру: «Наверное, ветер треплет рваный мундир какого-нибудь убитого фашиста». Глаза начали привыкать к темноте, и Двинский уже четко различал темные фигуры убитых. Но почему их так много? Вчера, помнится, их было значительно меньше. И вдруг у бесстрашного коменданта крепости-танка мороз пошел по коже: «Это же немцы, и так близко!»

Мысль работала быстро. Одним усилием мускулов Двинский втянул себя в люк и шепотом разбудил товарищей:

— Немцы! Швец, Кочетов, вниз! Пулеметы, гранаты наготове! Тихо, чтобы они не знали, что их ждут!

Бесшумно соскользнули под танк Швец и Кочетов. Двинский бросился к аккумуляторам. Какое счастье, что их хранили в полном порядке! Еще минута, только бы враги задержались, только бы еще минутку не бросились на танк! Наконец готово! Теперь пусть идут. И фашисты пошли. Вдруг яркий сноп света ударил им в глаза; от неожиданности они остановились, как бы споткнувшись о невидимую преграду, а за громким «бей» Двинского на освещенных и ослепленных гитлеровцев посыпались гранаты и ударил лобовой пулемет.

И в ночном бою победили советские танкисты.

Бесконечно дороги стали друг другу эти три человека; они узнали друг о друге все, даже самые сокровенные мысли.

Наступило тринадцатое марта. Утром, обессиленные от голода, с распухшими, обмороженными руками, ногами и лицами, защитники советского осажденного танка услышали приближающиеся крики: «Ура-а-а!..» Это начался бой, моряки пробивались к ним на помощь. Несколько разорвавшихся снарядов потрясли танк: теперь немцы решили уничтожить его. Но было поздно: под яростным натиском наступающих моряков фашисты отступили. Почтительно окружили танк моряки. Из верхнего люка появились танкисты, — их оглушило многоголосое «ура».