Повесть о военных годах - [59]

На пароходе, который привез пополнение, медикаменты, продовольствие, прибыли московские артисты на наш «остров». Уже несколько дней переезжали они из части в часть. Не жалуясь на усталость, не требуя передышки, давали артисты один концерт за другим. Как бы ни было холодно, артисты выступали все равно без пальто. Очень штатскими и домашними казались эти люди в пиджаках и галстуках «бабочкой», и особенно трогательной казалась лакированная туфелька, выглядывавшая из-под длинного платья певицы, испачканного глиной. Рассказывали, что в соседней части во время концерта немцы начали обстрел, но певица все же допела песенку до конца.

Действительно, на фронте каждая специальность — героическая!

Не удивительно, что в эту ночь почти никто не спал, только и слышались разговоры о концерте, о Москве.

Не очень загруженная работой, я целые дни проводила около танков и с радостью бралась за любое дело, помогая товарищам в сложной работе по ремонту. Постигая трудности нелегкого мастерства, преклоняясь перед мужеством и умением танкистов, я все с бо́льшим уважением смотрела на них. И все сильнее хотела оказаться в их рядах, но, пробуя свои мускулы, лишь тяжело вздыхала: маловато для танкиста.

Мне казалось, что танкистам физически тяжелее всех на войне. Танкист все делает своими руками: готовит к бою танк, чистит его, укладывает снаряды, заправляет, устраняет неисправности. В бою, а бой — это не час и не два, а может быть, и сутки и несколько суток, экипаж живет единой, полной невероятного напряжения жизнью. В ушах, кажется, навсегда останется грохот боя, в котором сливаются и глухие выстрелы своей пушки, и тяжелые удары вражеских снарядов, и мелкая дробь пулеметных очередей. Глаза ломит от пороховых газов, от того, что надо видеть и знать все, что происходит там, за броней, а видеть можно только через маленькое стекло перископа.

Даже в перерывах между атаками, в минуты, когда несколько спадает напряжение боя, танкисты не могут расправить усталые плечи. Они приводят в порядок свои машины, исправляют повреждения, заправляют баки горючим, принимают новый запас снарядов. А когда все готово и, кажется, можно бы и отдохнуть — снова бой.

Вот и сейчас уже несколько дней прошло, как стоят наши танки в шести — восьми километрах от переднего края, а у танкистов все не хватает времени не только для отдыха, но даже для занятий.

Комиссар Репин вместе с комбатом изобретает всевозможные варианты занятий с экипажем, без отрыва их от горячей работы.

— Извлечь уроки из прошедших боев — значит подготовиться к будущим, — любил говорить Репин и целыми днями пропадал возле танков.

Репин знал всех и все о каждом: как кто ведет себя в бою, у кого кто остался дома, многим семьям бойцов писал письма.

Комиссара Репина любили в батальоне. Его прихода ждали с нетерпением: с ним всегда была свежая газета, последняя сводка Совинформбюро и простые и ясные ответы на вопросы: о положении на фронте, о делах союзников, о том, что происходит на нашем Дальнем Востоке.

В непрерывной работе и дружеских, задушевных беседах прошло десять дней. Наконец получена задача, проведены совещания с командирами, на их картах четкими красными и синими линиями и условными значками нанесена новая обстановка. На рассвете бой.

Ночью комиссар Репин провел партийное собрание. Повестка дня короткая:

1. Прием в ряды партии.

2. Об авангардной роли коммунистов в предстоящем бою.

Коммунисты собрались в большой землянке, темной и душной. Самодельная лампа из сплюснутой вверху снарядной гильзы, залитая за неимением керосина бензином с солью, то и дело давала короткие вспышки, сопровождавшиеся легким потрескиванием. Тогда из полумрака выплывали лица товарищей, суровые, строгие, сосредоточенные.

Я замерла в темном, самом дальнем углу землянки — на этом собрании будут принимать в партию и меня… Сердце мое и то, казалось, не бьется — ждет. Сегодня, вот через несколько минут, будут читать мое заявление, написанное ночью, перед первым боем на крымской земле. Как всегда в ответственные минуты жизни, я мысленно составляла письмо маме: «Сегодня самый важный и ответственный день в моей жизни: меня принимают в партию», — но дальше мысль оборвалась. Откуда-то выплыла светлая комната — физический кабинет в школе. Комсомольское собрание. Меня принимают в комсомол. Это тоже был торжественный день. Но тогда все произошло очень быстро, мне задали всего один вопрос: «Когда родился Карл Маркс?» Потом поздравляли, дома мама испекла вкусный пирог. А мне было чуть-чуть грустно. Разве в годы гражданской войны так вступали в комсомол? Тогда на собрание человек приезжал на взмыленном коне из самого пекла боя. Опоясанный пулеметными лентами, с перевязанной рукой, он входил в дом, на собрание, и рассказывал свою боевую биографию, а потом ему тоже задавали один вопрос: как он понимает текущий момент для себя — комсомольца? И он отвечал: «Бить проклятых врагов без пощады, бороться за Советскую власть!» И снова на коня или на тачанку, и снова в бой с шашкой в руках. А то — «год рождения Карла Маркса», будто на уроке истории!..

Близкий разрыв тяжелого снаряда, всколыхнув слабый огонек коптилки, вернул меня к действительности. Противник начал очередной обстрел «по площадям». Над землянкой тяжелыми, темными тучами нависла ночь. В десяти — двадцати метрах от нас, выведенные из капониров, стоят готовые к бою танки. Тяжелая, полная бинтов и шин санитарная сумка оттягивает плечи. Рядом сидят товарищи, с которыми я уже была в бою и через несколько часов буду снова. И вот сейчас они будут судить, достойна ли я быть кандидатом в члены партии.