Повесть о военных годах - [53]

— Раненых и сестру ко мне! Вы с танком отправляйтесь в свою роту! — распорядился Скоробогатов. — Скорее, старшина, скорее! Здесь у меня Тузов. Он тяжело ранен! — торопил он, пропуская меня в люк.

Я поспешно спустилась в люк.

Тузов был ранен в голову. Лицо его пожелтело, губы посинели, смотрит строго, прямо перед собою и все время в сознания, хотя держаться так, видимо, стоит ему огромного напряжения воли. Голова у него забинтована, повязка, правда, нескладная. Но на ходу в прыгающем танке я не рискнула сменить повязку. «Только бы довезти его до доктора поскорее!»

Я побоялась спросить Тузова об экипаже танка: если его друзья погибли, ему тяжело об этом говорить, но Тузов заговорил сам:

— Танк остался там, почти у немцев. Двинский со Швецом отбиваются. Они отобьются, я знаю.

Когда наш танк развернулся у КП бригады, подбежала Мария Борисовна. Тузова на носилках унесли к санитарной машине. Сдав на медпункт остальных, я вернулась на танке Скоробогатова в батальон. Никто из танкистов больше не нуждался в моей помощи, и я пошла в окопы морской пехоты. Там оставались легкораненые, которые терпеливо ждали перевязки и ни за что не хотели уходить на медпункт. Узнав, что среди них появилась «танковая сестра», ко мне подошли два бойца.

— Сестра, в одной землянке лежит раненый капитан-танкист, идти он не может, а у нас не на чем его эвакуировать.

— Капитан? — переспросила я.

— Да, в рыжей шапке, — ответили мне.

«В рыжей шапке? Кто бы это?»

Надвигалась ночь. Она здесь приходит как-то сразу: был день, и без вечера сразу стемнело, наступила ночь. Я очень боялась, что мы не найдем в темноте раненого капитана, и, заглядывая в каждую землянку, громко спрашивала:

— Есть здесь раненый капитан-танкист?

Наконец в ответ на мой призыв услышала:

— Сюда! Ко мне!

В тесной норе-землянке, освещенной светом коптилки, сидел, откинувшись к стене, капитан Мшанский — командир 2-го батальона. Правая нога у него была неудобно подвернута, колено распухло и покрылось сгустками запекшейся крови, пуля прошла через колено, задев, должно быть, какой-то нерв; нога неумело замотана бинтом из индивидуального пакета.

Пока я разрезала и снимала сапог, бинтовала рану и укладывала разбитое колено возможно удобнее в двойную сетчатую шину, капитан дотрагивался до моих рук и лица и радостно шептал:

— Вот и помощь пришла, вот и сестричка пришла.

Почему-то он называл меня Наташей. В большинстве случаев раненые, люди мужественные, долго и терпеливо переносившие страдания, при приближении сестры или санитара становятся вдруг слабыми, как дети; должно быть, чувство беспомощности для большого, сильного человека настолько непривычно, что он, подобно ребенку, ищет поддержки.

Мшанский то ли задремал, то ли забылся; его била лихорадка. У меня у самой нестерпимо болела рука. Она онемела, распухла, пальцы отекли и с трудом шевелились. Еще в пехотных окопах, когда бинтовала раненых, очень мешала больная рука, но тогда я только сердилась на помеху в работе: и повязки получались не такие аккуратные, как всегда, и работала я медленнее. Теперь же в холодной, сырой землянке я ощутила всю остроту боли.

Бойца-пехотинца я отправила за помощью к танкистам. Мшанский тихо стонал во сне, а мне хотелось плакать: так было больно. Я дала Мшанскому спирта, он немного успокоился, стихла лихорадка. Чтобы заглушить боль, сама сосала леденцы, которыми набил мой карман Толок, но помогали они мало. Я мечтала о штабной землянке, о потрескивании щепок в «буржуйке» и еще о Марии Борисовне: уж она-то сделает что-нибудь, чтобы не было так больно.

К моей радости, у входа вскоре зафыркал танк, и в землянку, пригнувшись, вошли Мария Борисовна и комбат. Мшанского уложили на правый борт «Т-60», и мне поручили отвезти на этом танке, кроме комбата, еще двух танкистов в госпиталь в Джантору.

В танк сели раненный в ногу командир роты «шестидесяток» лейтенант Кирсанов и два механика-водителя. Мне принесли чью-то сухую шинель.

Марии Борисовне о ране своей я ничего не сказала: все равно ехать в госпиталь больше некому…

Было очень трудно и, главное, опасно передвигаться в полной тьме: на пути движения находилась заминированная полоса, то самое минное поле, где подорвался танк Ситникова и другие машины, Правда, саперы уже разминировали широкий проход, но все же мы могли взлететь на воздух. Водитель посоветовал мне приколоть на спину белую косынку и пойти перед танком. Я шла, ощупывая маленьким карманным фонариком каждый подозрительный бугорок. При свете вызвездившего неба механик отчетливо видел белое пятно впереди.

Через три часа мы вышли, наконец, к проезжей дороге.

В госпитальный двор мы въехали с шумом, напугав своим появлением все население госпиталя.

Выбежавшие сестры заботливо приняли от меня раненых, стараясь поудобнее устроить танкистов, прибывших на боевой машине, в развалинах домов, прикрытых сверху брезентом. В этих развалинах и размещался госпиталь. На прощанье расцеловалась с каждым своим раненым: люди эти мне стали дороже братьев родных.

В танке я уселась на месте командира: облокотилась на пушку и, чувствуя, что кончаются силы, махнула механику рукой: