Повесть о военных годах - [52]

Я указала ему рукой на землю, он оглянулся и вдруг бросился в сторону; я выстрелила, пуля попала ему в левое плечо. Он бросил автомат, поднял здоровую правую руку и залопотал: «Нихт, нихт!» Еще раз указала на землю: «Зитцен, битте!» Он послушно сел. Опустилась рядом. Что же все-таки делать? Сейчас он менее опасен: ранен, вот и рука левая лежит у него на коленях. И все же, что мне с ним делать, тем более что у меня двое раненых, неспособных самостоятельно передвигаться?

Со злостью посмотрела на своего пленного: «Ишь ты! Нашивки «СС», а не сопротивляется, лучше б уж оказал сопротивление! А теперь вот…»

Между тем рука, державшая наган, занемела, фашист начал проявлять беспокойство: видимо, он понял, что я здесь одна. Чем бы все это кончилось, не знаю. На мое счастье, когда мне совсем стало невтерпеж, за моей спиной раздался веселый голос:

— Здорово, сестричка!

«Толок! — узнала я. — Наконец-то!»

— Миша, скорее ко мне! — крикнула, не оборачиваясь, опасаясь выпустить из-под наблюдения немца.

— Погоди, вон к тому танку схожу.

Он, должно быть, не видел моего пленного.

— Толок, дорогой мой, сначала иди ко мне. Скорее, пожалуйста, Толок!

Ответа не последовало, но я услышала за спиной поспешные шаги. Приободрившийся было немец весь сжался; Толок в измазанной, расстегнутой телогрейке и неизменных хромовых сапогах с красными отворотами вышел из-за танка и оторопело остановился, свистнув от удивления.

— Вот это да!.. Ты что здесь делаешь? — спросил почему-то у немца.

Мы оба вздохнули: я и немец. Он — весь как-то опустившись, с безнадежностью, я — с облегчением:

— Возьми его, пожалуйста, Миша. Замучилась я с ним совсем. Он мне так надоел!..

Вслед за Толоком подошел его командир. Пленного обыскали, в карманах у него нашли четыре синие гранаты-лимонки и красивый изогнутый нож в кожаных ножнах с резной костяной ручкой. Нож отдали мне; я прикрепила кожаные ножны к поясу.

Показывая на раненое плечо, немец захныкал. Я перевязала ему рану.

Мне объяснили положение дела. Танк поврежден, но не серьезно. Толок ходил к сгоревшей машине и снимал с нее что-то необходимое для своей. Через полчаса его танк будет на ходу. Идти дальше некуда. Танки в лощине и все целы. Подбит еще танк Тузова — Двинского, но к нему не подберешься: стоит далеко впереди пехоты и противник к нему не подпускает. Как только Толок закончит ремонт своей машины, мы заберем раненых и пленного и уедем к своим.

Пленный бормотал нечто невнятное, со страхом поглядывая на подходившую к нам группу моряков. Объясняясь при помощи скудного запаса немецких слов и фраз, знаков и незамысловатых рисунков на земле, мы добились, что пленный рассказал о себе: он «рабочий» и «Гитлер капут». Последнее он прокричал громко, несколько раз, как только подошли моряки.

Пленный настойчиво спрашивал, сколько мне лет, и когда я написала на земле «17», он затряс головой и заплакал. На наши удивленные вопросы ударил себя в грудь и, говоря: «Ich, ich», написал на земле «30». Он плакал злыми слезами досады. Показал фотографию: на фоне прилизанного домика два таких же прилизанных мальчика-подростка с белой собачкой. Но вместо сочувствия фотография вызвала бурю возмущения.

— Ишь ты, чистенькие, костюмчики, а наши дети… С нашими детьми вы что делаете? — Моряк схватил фашиста за шиворот и встряхнул. — Рабочий? Врешь ты! Рабочий человек не будет служить в войсках «СС»!

Мы едва-едва успокоили горячего моряка.

В это время немцы заметили, что, обтекая высоту, идет морская пехота, и подвергли ее жестокому обстрелу. Большой осколок ударил Федосова в спину, но удар был слабый, и осколок только порвал ватник.

— Берегись, старшина, смотри, как бы тебя… — Толок не договорил. Что-то тупое и горячее ударило меня по руке и предплечью, рука сама по себе вздернулась кверху.

— Ранило? — спросил кто-то тревожно.

— Не знаю, не больно, только горячо и не разгибается.

Я потрогала свою руку.

— Снимай гимнастерку, — решительно заявил Толок.

— Что ты, холодно! Да и ничего страшного нет, я все-таки кое-что в медицине понимаю. Вот сейчас я посмотрю, может быть, тоже просто ударило, как Федосова.

Расстегнув воротник гимнастерки и добравшись до левого предплечья, почувствовала теплую, липкую кровь, чуть-чуть растерялась.

— Кровь, смотрите!.. — Но тут же спохватилась:

— Пустяки, ничего особенного, надо только остановить кровотечение.

Я положила на ранку чистый бинт, а сверху, прямо на гимнастерку, крутой комок из остатков от индивидуального пакета, и Толок что есть силы перебинтовал, вернее, перетянул рану. Кровь больше не шла, все было в порядке.

Толок починил свою машину. Уложив на нее раненых, мы двинулись к КП. Пленного посадить было некуда. Пришлось передать его в штаб батальона морской пехоты, где мне вручили расписку:

«Выдана настоящая… в получении одного пленного ефрейтора войск «СС».

Немцы открыли частый огонь по уходящему танку. Однако мы благополучно проскочили опасное, простреливаемое место.

Наперерез нам на полной скорости шла «тридцатьчетверка». Танк резко затормозил, из люка выглянул командир роты «Т-34» лейтенант Скоробогатов:

— Что у вас?

Ему доложили.