Повесть о красном орленке - [45]

— Что такое? — шепчет Пашка одеревеневшими губами. — Никак, в самом деле стреляют?

Он спустился во двор, выбежал на улицу: никого не видно, а выстрелы грохочут со всех сторон. Сердце бешено забилось: «Неужто наши? Неужто пришли?!» Кинулся снова во двор, в избу. Мать, встревоженная, у окна, смотрит на улицу.

— Маманя, теть Матрена, наши пришли! И тятька, может, пришел. Я побегу посмотрю.

Мать испугалась:

— Не смей, Паша! Слышишь: не смей!

Но Пашка был уже далеко. Куда бежать, решил сразу: где сильнее пальба. А она гремела за речкой, в той стороне, где жил раньше, на андроновской дороге. Мостков не стал искать: перебрался через речку вброд и побежал что есть духу. Миновал огороды, проскочил проулочек и, только вывернул на угол улицы, увидел мужика с небольшим узлом г» руке. Он бежал навстречу, то и дело оглядываясь назад. Пашка струсил: «Вор, что ли?» И на всякий случай вскочил в первую попавшуюся калитку. Мужик поравнялся. Пашка выглянул и чуть не вскрикнул: Ботало! «Вот так да! Куда он чешет?» Но тут же понял — удрать хочет. И, не раздумывая, кинулся за ним.

Ботало добежал уже до моста, да вдруг остановился с поднятой ногой: впереди занялась бешеная стрельба, раздалось громовое «ура!». Ботало неожиданно взвизгнул, шарахнулся к прибрежным кустам, а потом, словно ошпаренный, бросился назад, к дому. Пашка спрятаться не успел — Ботало пронесся мимо. Он и не взглянул на Пашку — не до этого было.

— Ага! — злорадно засмеялся   Пашка.— Забегал,   гад!

Уже стало совсем светло, когда Ботало добрался до своего двора. Заметался по нему как угорелый, шаря глазами, куда бы спрятаться. Сначала полез на чердак, но с половины лестницы спрыгнул. Забежал в сарайчик, однако и там не нашел места. Рванулся к погребу, который находился за сарайчиком. Быстро открыл его, кинул туда узелок, оглянулся по сторонам и залез, закрыв над собой крышку.

Пашка вбежал во двор, поискал, чем бы привалить. Увидел старое тележное колесо, подкатил, опустил на крышку. Для верности на колесо накатил большой тяжелый чурбак.

«Вот и сиди теперь здесь».

Пока занимался Боталом, стрельба переместилась ближе к центру. Пашка забеспокоился: не прозевать бы самого интересного — боя. Однако бой, видать, только разгорался: на главной улице, что вела на площадь, выстрелы слились в сплошной треск.

Туда идти побоялся, придумал забраться на мельницу. Прошмыгнул несколько огородов, перелез через забор и спрыгнул в мельничный двор. Прячась за телеги, за огромные высокие лари, добрался до лестницы.

Высунулся Пашка в чердачное окно, ахнул: на улице человек сорок солдат. Одни отстреливаются, другие, кто без сапог, кто в исподнем белье, мечутся, не зная, куда бежать, кричат, размахивают руками. А вдали уже показались партизаны.

— На площадь! — вдруг перекрыл весь этот шум и гам чей-то резкий голос.

Солдаты ринулись к центру. Пашка не мешкая спустился с чердака и тоже помчался к площади, только окольными путями.

Бей гремел, не утихая. Особенно в стороне моста. Вот и улица, что пересекает Черемшанку, широкая, прямая. Отсюда моста не было видно: улица близ реки спускалась в низинку. Пришлось бежать на взгорок.

Увидел сразу все: и партизан, идущих цепью к реке, и белых, залегших на этом берегу. Партизаны были совсем близко от моста, когда по ним вдруг хлестанули сразу два пулемета. Цепь смешалась. Одни упали, взмахнув руками, выронив оружие, другие залегли. Только смолкли пулеметы, цепь разом поднялась, побежала вперед, но снова упала, прижатая к земле длинными яростными очередями.

«Неужто побьют наших? Неужто угонят?» Пашка сжал кулаки, зашептал своим, будто они услышат его:

— Вставайте, вставайте, миленькие. Лупите их...

Но партизанская цепь не поднималась, а в центре даже прогнулась назад — пулеметы били почти беспрерывно.

Пашке показалось, что все уже пропало, что партизаны погибли, а те, которые еще живы, сейчас убегут.

— Что же вы?! — уже закричал Пашка.— Стреляйте в них!..

И неожиданно заплакал.

Пришел в себя, когда услышал позади гул и топот. Обернулся и вскрикнул испуганно: на него тяжело катилась целая толпа солдат с перекошенными от ужаса лицами. А за ними, будто ураган, сверкая шашками, ощетинившись длинными пиками, неслась партизанская конница.

Пашка едва успел вбежать в чей-то двор. Приник к щели забора.

— Ты чего тут лазишь, поганец? — раздался над самым ухом грозный голос.

Пашку передернуло всего, сжался, ожидая удара. Но удара не последовало.

Мальчишка украдкой глянул вверх: над ним стоял суровый седой старик — хозяин усадьбы.

— Я прячусь, дедушка, — осмелел Пашка, распрямляясь.

— Надо дома сидеть на печи, а не прятаться. Ишь, герой какой!

Глаза у старика были синие-синие и совсем не злые. И Пашка освоился.

— Вот удирают-то прытко,— вытирая слезы, уже весело проговорил он.— Что твои зайцы!

— Против народа ничо не устоит,— важно заметил дед, заглядывая через ограду.— Да, тугонько колчакам. Ишь, даже ружья бросают.— Помолчал, следя за событиями, добавил: — Эх, скинуть бы мне лет сорок!.. Лихой был рубака. Еще в Крымской кампании в атаки на хранцузов ходил... Крепко рубал...

Калитка внезапно распахнулась, и во двор влетел, спасаясь от конницы, взмыленный унтер. Он даже не взглянул на деда и Пашку, а сразу приник к щели в воротах, торопливо передернул затвор у винтовки.