Последняя грань - [12]

— Зачем?

Краешком губ он улыбается. А потом кивает на свою спину.

И я понимаю.

— Как ты оказалась здесь? — следующий его вопрос. Вызван и интересом, и тем, что не хочется посвящать уверению в собственной слабости много времени. Признал — и будет.

— Сбежала. — Это наш первый разговор на такие темы за все время…

— От прошлого?

— Да. И от тебя.

Я ещё раз удивляю его. Снова.

— Все так серьезно?..

— Ага — за этот ответ я чувствую себя виноватой.

Двумя пальцами, осторожно, Эдвард приподнимает мое лицо. Просит на себя посмотреть.

— Я думал, что сошел с ума, когда ты жалась ко мне в такси.

— Все было так страшно? — нервно хихикаю, кривляя его тогдашние слова, но в тайне надеясь, что дела не настолько плохи.

— Куда страшнее. Я впервые в жизни не отвечал за то, что делаю. Раз — да. Но три… и то, что у тебя никого не было…

Теперь смотрю на него без робости и стыда. Скорее — с интересом.

— А сейчас?..

— И сейчас — тоже под вопросом, — теперь его черед покраснеть. Но не от гнева.

— Мне нравится, когда ты не отвечаешь за себя… — бормочу я.

— Это не пойдет на пользу никому из нас, Красавица.

Я чувствую, как он меня гладит. Не верю этому, но чувствую. Легонько-легонько, даже боязно, по щеке.

— Почему?

— Потому что ты замужем, например.

— Нет.

— А ребенок? — он хмурится. Я кусаю губу.

— Племянница. Была…

Впервые за наше знакомство это не вызывает в нем наплевательского отношения. Мне кажется, он теперь его стыдится.

— У тебя кто-то остался?

— Брат и его сын… но я не знаю, где они.

— Я не умею сочувствовать, — виновато, едва ли не с горечью, произносит Эдвард. Морщится.

Мгновенье обдумываю свои действия, а потом отпускаю все на волю. Спонтанность, бывает, не худший ход.

Я приникаю к нему, оставляя пустовать свое место на кровати. Прижимаюсь к груди и, помня о спине, обвиваю руками за шею. Утыкаюсь, прячусь лицом в теплую кожу и не хочу отстраняться. Вообще.

— Не сочувствуй, — бормочу, чувствуя его напряжение, — просто обними меня… не сочувствуй.

Я не надеюсь, что он послушает, но происходит именно так. Это утро чудес, ей богу. Это утро исполнения желаний.

Я слушаю биение его сердца — немного ускоренное — наслаждаясь объятьями и тем, как он постепенно начинает гладить меня снова. В этот раз — по волосам.

— Мне почти тридцать пять лет, Белла, а я впервые хочу поцеловать женщину, — через некоторое время шепчет он мне на ухо, скорбно усмехнувшись. Но за скорбью — смущение. Как у мальчика.

Внутри меня все теплеет — неожиданно и приятно.

— Только не говори, что не целовался…

— Целовался, — он качает головой, покрепче привлекая меня к себе. С радостью встречаю этот жест, — но это совсем другое…

— Совсем? — поднимаю голову, глядя ему в глаза. Сияющие.

— Да. Тебя я хочу защищать от всего на свете. Всегда.

Его откровение должно шокировать меня. Должно ввести в ступор по всем законам мироздания, ей богу. Но не вводит. Не может.

Потому, что я чувствую то же самое.

И надеюсь, Эдвард понимает это, когда я отклоняюсь назад, позволяя ему себя поцеловать. Так, как хочет. Но без пошлости. Без намерений секса.

…От его губ я снова на грани. На последней грани. Но теперь ни за что на свете не сделаю и шага назад.

* * *

Что-то случилось. Я знаю, что-то случилось. Бача молчит и отказывается мне говорить, но это не отменяет уверенности. Он делает вид, что все в порядке, а я поступать так не могу. Я нутром чую плохое. У меня на него уже рефлекс…

Я спрашиваю Нилу, но она лишь сочувствующе пожимает плечами. Пытается уверить меня, что мне кажется, что это все — глупости…

Но подтверждение, что волнуюсь не зря, приходит само и очень скоро — в четверг, второй с отсутствия Эдварда. За последние несколько недель его присутствие — все, что у меня осталось. На какой-то миг даже показалось, что у нас все получится — в том числе, новая жизнь. Когда-нибудь. Вместе.

Но как появился проблеск, так и пропал. В дверь позвонили ровно в два — как делал и Султан — но на пороге был не он, а знакомый писклявого, Джаспер, кажется. Его слова были просты и ясны: «ты уезжаешь».

Кем бы ни мнил себя Эдвард и сколько бы на себя ни брал, как бы ни желал держать все под контролем, меня он недооценил. Даже если бы сил не было совсем — позволила бы я ему, даже ему, несмотря на то, как сильно прикипела душой, забрать у меня оставшийся смысл жизни? Себя забрать.

Огромнейший просчет, полковник. Вы меня разочаровываете.

Хейл не пытался увезти меня силой, а Бача силой не выпроваживал. Они оба сдались, когда мы с Нилой надавили. Когда потребовали правды.

Не больше, чем пару часов спустя после приезда сержанта Хейла, я уже садилась в его машину. Предостережения, запугивания ситуацией, угрозы — все это было бессмысленно. После открывшихся подробностей дела я знала, чего хочу. И никакой обстрел меня не остановит.

Бача обреченно за меня помолился.

Джаспер обреченно меня увез. Только не на границу с Иорданом, дабы безопасно переправиться подальше от Ирака, а вглубь страны. К их больнице.

В клинике пахло спиртом и бинтами — медициной пахло. А стены, бесконечные белые стены, не добавляли никакого оптимизма. Чисто и светло, да. Но как-то безысходно…

Эдвард не ждал меня. Невидящим взглядом уставившись в потолок, он лежал на больничной койке в своей палате, как и я полтора года назад. Наполовину ширма загораживала его, оставляя в зоне видимости лишь лицо. И то не имело намерений встречать гостей — приход Джаспера был бы проигнорирован, если бы он не привел меня.