Последний король французов. Часть вторая - [17]

К тому же, как если бы все несчастья разом должны были накинуться на этот злополучный цивильный лист в восемнадцать миллионов франков, г-н де Монталиве, которому было поручено отыскать доводы для того, чтобы цивильный лист утвердили, вдруг додумался заявить прямо в Палате депутатов:

— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.

При слове «подданные» зал тотчас же взрывается неописуемым гневом.

— Люди, которые делают королей, не являются подданными королей, которых они делают! — восклицает г-н Маршаль. — Во Франции нет больше подданных.

— Однако здесь есть король! — вворачивает слово г-н Дюпен, на протяжении тридцати лет отдававший весь свой ум на службу реакции.

— Здесь нет больше подданных! — повторяет г-н Клер-Лассаль. — К порядку министра! К порядку!

— Я не понимаю, почему меня прерывают! — восклицает г-н де Монталиве.

— Потому что во Франции нет больше подданных! — поясняет ему г-н де Людр.

Господин де Монталиве снова берет листочки с текстом своей речи и произносит:

— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.

— Это оскорбление, нанесенное Палате депутатов! — кричит г-н де Лабуасьер.

Со всех сторон раздаются крики: «Призвать министра к порядку!», и председатель, не в силах поддержать порядок в зале звоном своего колокольчика, покрывает голову шляпой в знак того, что он вынужден закрыть заседание.

Все это было гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд; это были удары, нанесенные тому ореолу буржуазности, который сделал Луи Филиппа королем Франции.

В тот же день сто шестьдесят семь депутатов, которых возглавлял Одилон Барро, подписали протест против использования слова «подданные», несовместимого с принципом национального суверенитета.

В итоге депутатская комиссия одобрила основы королевского требования, снизив, однако, размер цивильного листа до четырнадцати миллионов франков.

Все ранее полученные королем суммы, выплаченные из расчета восемнадцати миллионов, были признаны.

Королеве была назначена вдовья доля на случай кончины короля.

Герцогу Орлеанскому было даровано ежегодное ассигнование в один миллион франков.

Однако этот триумф имел свою унизительную сторону; дебаты в Палате депутатов по поводу слова «подданные», «Письма» г-на де Корменена, порицание со стороны г-на Дюпона (из Эра), скандал, связанный с требованием короля, насмешки республиканских газет — все это в значительной степени заменяло голос античного раба, кричавшего за спиной победоносных императоров:

— Цезарь, помни, что ты смертен!

И потому будущий 1832 год представлялся мрачным и полным угроз; наследники принца де Конде затеяли судебный процесс, страшный процесс, в котором все вопросы, уже решенные следствием и судом, жестоким образом обсуждались снова; процесс, в котором почтенное имя королевы оказалось стоящим рядом с более чем непопулярным именем г-жи де Фёшер; разумеется, этот процесс был выигран г-жой де Фёшер и двором, но какая омраченная радость проистекает из подобной победы!

Затем то и дело стали возникать новые заговоры.

Сначала таинственный заговор на башнях собора Парижской Богоматери: заговор Консидера.

Немного позднее роялистский заговор на улице Прувер: заговор Понселе.

Затем «Трибуна» представила доказательство того, что если Луи Филипп и не воевал против Франции, то не из-за недостатка желания: газета опубликовала его письма испанской хунте и перепечатала его Таррагонское воззвание.

Затем был переиздан его юношеский дневник, где он выражал радость по поводу хорошего отношения к нему со стороны г-на Колло д’Эрбуа и признавался в том, что написал заметку для «Друга народа», газеты Марата.

Затем вдруг появилась статья Карреля, которую вполне могли бы подписать Тразея или Кокцей Нерва, настолько она дышала его античным героизмом.

Статья была по поводу практиковавшихся тогда арестов журналистов.

«… Подобный порядок, — писал прославленный публицист, — не будет с нашего согласия называться свободой прессы. Столь чудовищная узурпация не пройдет. Мы станем преступниками, если будем ее терпеть, и нужно, чтобы это министерство знало, что всего один мужественный человек, на стороне которого находится закон, способен поставить свою жизнь на кон не только против жизней семи или восьми министров, но и против всех крупных и мелких интересов, которые окажутся бесстыдным образом связаны с судьбой подобного министерства. Жизнь человека, тайком убитого на углу улицы в разгар мятежа, мало что значит; но жизнь человека чести, который, сопротивляясь от имени закона, будет убит у себя дома подручными г-на Перье, значит много: его кровь будет взывать к мести. Если министерство решится на такую ставку, оно, скорее всего, проиграет.

Постановление об аресте под предлогом очевидного преступления не может быть законным образом вынесено против писателей, публикующихся в периодической печати, и всякий писатель, обладающий чувством собственного достоинства, противопоставит беззаконию закон и силе силу. Это наш долг, и будь что будет.

АРМАН КАРРЕЛЬ».

Это была одна из тех грандиозных дуэлей, что отвечали героическому воображению прославленного писателя; однако он напрасно ударял острием своего пера и острием своей шпаги в щит министерства: министерство не приняло вызова.