— Ты и меня записал в больные, — сказала Евгения. — Я полежу, а ты уйди.
— Евгения… — сказал я и запнулся. Я впервые назвал её Евгения — до этого как-то обходился без обращений. — Никита Максимович всегда был с Александром Дмитриевичем. Зачем вы так говорите?
— И вы тоже… — устало сказала Евгения. — Уходите оба.
Мы не ушли.
Никмак позвонил кому-то, потом ещё кому-то, потом Жебелеву, потом инспектору полиции. Инспектор полиции ответил, что не видит связи между отсутствием Карапчевского и ограблением Инткома. Но посоветовал подать заявление.
Втроём мы отправились в полицию. Заявление приняли, обещали принять меры. Молодой инспектор смотрел на Евгению с такой усмешкой, что хотелось дать ему в глаз.
Я всё думал о том вечере, когда уехал Карапчевский. «Эквус» проезжал мимо меня… Тёмные стёкла, залитые дождём… Мне казалось, что я видел Карапчевского. Мне казалось, что он пытался подать мне какой-то знак, а сидящий рядом человек ему помешал. Это было похоже на утреннее ощущение, когда пытаешься вспомнить свой сон, а сон уже улетучился.
* * *
Я мучился от воспоминаний, домазывал мазь и допивал обезболивающие. Когда я почти выздоровел, я позвонил Никмаку. Мне сказали, что Никита Максимович ненадолго вышел. Я поехал к нему в префектуру. Мне сказали, что он не возвращался. Я первый раз заметил, что на столе Никмака стоит небольшая фотография первого консула. Я не считал, что это как-то принижает Никмака.
От Никмака я направился в дом с атлантами и кариатидами. У Карапчевских никто не открывал.
Я стоял во дворе под непрекращающимся дождём и думал, куда же пойти. Может быть, к Жебелеву? Наверняка Жебелев каждый день ходит к Евгении. Сейчас мне припомнились странные взгляды, которые Жебелев бросал на Евгению. Я знал, что Никмак разведён. А Жебелев никогда не был женат. За это другие профессора над ним посмеивались. Почему он не женился? Надеялся, что Евгения когда-нибудь освободится? Вся эта компания вилась вокруг Евгении. Да и сам-то я…
Жебелев жил в соседнем подъезде. Он действительно и дома ходил в костюме с бабочкой. Я не удивился. В комнате на диване была разложена одежда. На полу стояли два больших кожаных чемодана на колёсиках.
— Сергей Павлович, — сказал я, — вы что-нибудь знаете об Александре Дмитриевиче?
— Не больше, чем ты, — сказал Жебелев, аккуратно складывая выглаженную рубашку.
— А вы видели Никиту Максимовича или Евгению Валерьевну?
— Женю видел вчера. К сожалению, ничего нового. Саша не возвращался и не подавал о себе никаких вестей.
Можно было уходить. Но я задал ещё вопрос:
— Вы переезжаете?
— Ухожу в отпуск, — сказал Жебелев. — Пока в отпуск, а там поглядим.
Он положил в чемодан стопку рубашек.
— Тогда я пойду, — сказал я.
— Хорошо, — сказал он и тут же добавил: — Хотя постой…
Я замер.
— Иван, — сказал он, — возможно, мы с тобой больше не увидимся. Я решил перевестись на работу в Новоергинский архив.
Вот это была новость так новость!
— Вы не вернётесь в институт?
— Мне немного надоело преподавание.
— Жалко, — искренне сказал я.
Я вспомнил лекции Жебелева на первом курсе. Только они заставили меня поверить, что я выбрал правильный факультет.
Жебелев сел на диван, прямо на пиджак. Он вытянул из-под себя пиджак и бросил его в угол. Такого Жебелева я раньше не видел.
— Иван, — сказал Жебелев. — Я знаю о твоём разговоре с ректором. Я бы посоветовал тебе его послушаться. Интком в самом деле может повредить твоей учёбе. Лучше тебе бросить эту работу.
Я ничего не ответил. У меня не было слов. В горле у меня застрял какой-то густой горький комок.
— В прошлый раз, — сказал Жебелев, и голос его звучал глухо, — всё началось с исчезновений. Люди исчезали, и больше их никто не видел. Теперь исчез Саша. Всё повторяется.
Я наконец проглотил комок и сказал:
— Да когда это было!
— Это было не так давно, как тебе думается, — сказал Жебелев. — Я всё хорошо помню. Когда военные пришли к власти, мне было всего четыре года. А через две недели исчез мой отец. Его друг спросил, как он относится к новому режиму. Спросил, а потом донёс. Обо всех исчезновениях заводили дела, но никого не находили. Не находили даже мертвецов. Я видел эти дела. Это была хорошая полицейская работа. Инспектора полиции делали всё возможное, чтобы найти исчезнувших. Они звонили семьям исчезнувших и сообщали о каждом своём шаге. Они умоляли, чтобы родственники вспомнили что-то ещё об исчезнувшем. Какую-нибудь особую примету, упоминание какого-то места в разговоре. Они были так искренни. Когда военный режим пал и начались реформы, то открылись все архивы. Но и там не было никаких сведений. До сих пор не нашли даже братских могил. Генералы тщательно скрыли все следы. Исчезнувшие словно растворились.
Я думал о том, что же сделали с этим поколением. Что сделали с этими умными людьми, если они так боятся.
— Потом всё изменилось, — сказал я.
— Нам тоже казалось, что всё изменилось, — сказал Жебелев. — Реформы, интеграция! Молодые вожди оппозиции! А всех вождей победил один — самый простой, самый незаметный. Первый помощник второго заместителя третьего письмоводителя. Когда он смотрел на Сашу, то его снедала зависть. Саша был первым человеком и в оппозиции, и в интеграционном движении. Он должен был стать первым консулом. Если бы он тогда захотел, он мог бы стать хоть императором. Но зависть придумала хитрый план с Туганским экспериментом. Только потом Саша осознал, что это была ловушка. Под предлогом эксперимента Сашу, по сути говоря, сослали в глушь, отлучили от всех газет, отстранили от политики. Здесь его встретили с распростёртыми объятиями, но исподтишка всегда противодействовали. Через несколько лет о нём забыли. Главным и единственным вождём народа стал господин первый консул.
