Последний аккорд - [24]

У Адиля было двое сыновей. Его жена тоже была преподавательницей — обучала математику в средней школе. Она была одной из первых женщин-мусульманок, которая стала учительницей математики в Баку в тридцатые годы. Эта была чрезвычайно интеллигентная семья, а значит, по определению была обречена сгинуть в кровавом молоте сталинских репрессий.

Я достался Адилю по той причине, что перевозить пианино в Москву для Яшкина семьи было накладно, и они продали меня (задешево, кстати). Но жаловаться не приходиться. Хоть и оценили меня дешево (но с другой стороны, что спрашивать с советских людей, получающих скромное жалованье), но зато я достался музыканту. Адиль иногда принимал дома студентов, и они разучивали различные народные мелодии — так я приобщился к азербайджанской музыке в «пианинном» варианте — звучало вполне экзотически и интересно, правда, немного печально. Как я уже отмечал, в доме у Ашур-бека мне приходилось в живьем слушать мугам и ашугов, но у Адиля все это было поставлено на академическую ногу.

Жизнью то я, в целом, был доволен — после нудных разучиваний Яшки я наконец-то попал в руки профессионала, хотя и тяготевшего к народным инструментам. Я все же для него был сподручный инструмент.

Приблизительно через год после приобретения нового хозяина, в июне 1941 года грянула война между Советским Союзом и Германией. Вам должно было быть ясно, какие чувства я должен был испытывать…

Увлекшись рассказом про семью Яшки и про моих соседей по коммуналке, я не упомянул бурных политических событий тридцатых годов. Еще в семье Яшки до меня дошли тревожные новости о приходе Гитлера к власти в Германии. Понятия я не имел кто это такой — политикой я интересовался постольку поскольку. К тому же после прихода Советов я совершенно потерял связь с родиной. Никаких предметов оттуда советским людям не поступало — так, что я не знал о том, что твориться в новой Германии. Про Гитлера я знал только то, что ему нравиться музыка Вагнера — мне она тоже нравиться. Бедный Вагнер — после Гитлера все только и поминают, что этого композитора любил слушать Гитлер. Ну и что? В чем вина Вагнера?

Но беспокоило меня другое — помню, как Яков и Эсфира говорили о том, что Гитлер начал гонения на евреев в Германии. Как то до этого все жили по-другому и воевали по-другому — уж если короли дрались, то за землю, а не за истребление одного народа другим. Как ни парадоксально, про истребление целых племен писалось еще в Библии — еврейский боженька милостив не был, впрочем, он такой же бог и для христиан и мусульман, как я уже один раз отметил. В любом случае, то, что сотворил Гитлер — это чудовищно.

Вообще тридцатые годы потрясли человечество основательно. Это было время сталинских репрессий, гитлеровских чисток, Великой депрессии, кейнсианства и экзистенциализма. Этому предшествовали с точки зрения искусства революционные двадцатые — тогда казалось, что наступает новый мир — революция в России, сюрреализм, модернизм, вера в прогресс и прочее.

Моя жизнь в тридцатые годы была зажата в стенах советской коммуналки, где я подвергался нудным упражнениям Яшки и ощущал боль Эсфиры. Но то, что мир шел к коллапсу, я как-то не ощущал.

Все изменилось в июне 1941 года — немцы напали на Советский Союз. Мне совсем стало неуютно в Советском Союзе. Помню как-то сосед Халил, играя нарды с Адилем, отметил: «Это пианино немцами сделано. Делать они вещи могут как надо, но они все равно сволочи…» Чувства, впрочем, его были понятны — двух его сыновей заберут в армию и один из них погибнет на фронте.

С началом войны и без того скромная жизнь советских трудящихся стало еще более суровой. Люди выживали на скудный паек и питались по карточкам, только мечтая о том, как вдоволь наестся белого хлеба. Анна все больше препиралась на кухне, но в целом, люди сплотились и помогали друг другу. Соседи по коммуналке иногда даже стряпали еду вместе на праздники — Советы аккуратно отмечали 1 мая — день трудящихся и 7 ноября — день революции. Все с нетерпением слушали новости с фронта, переговаривались и ложились с надеждой победы.

Однако пусть вам не покажется, что коммуналки были идиллией. Совместное общежитие, когда все знали про все, что происходит у тебя в доме, не могло быть хорошей затеей.

Но власть Советов вообще трудно воспринимать однозначно. Тем более с точки зрения искусства. Да, была цензура, но и было поклонение классической музыки, а не всякой там «попсе», которая заполонит человечество в конце двадцатого века.

В комнате у Адиля я часто вел беседы со столовым буфетом еще дореволюционной мануфактуры. Адиля дед был врачом в Биби-Эйбате — промышленном районе Баку, который позже переименовали в «Баилов». Так вот, буфет часто вспоминал, что к Адиля деду приходили бедные рабочие на лечение, платили из своей скромной зарплаты и никаких там социальных гарантий. А теперь посмотри — медицина бесплатна для всех, да еще к тому же люди едут в дома отдыха и санатории.

Не знаю, не знаю… Могу только сказать, что мое пребывание у Адиля закончилось трагически. Как я говорил, Адиль иногда наигрывал дома на таре. А его сосед Вагиф Мансуров взял да и стуканул на него. Времена были тяжелые… Людей забирали пачками. Каждый офицер НКВД соревновался в том, сколько врагов народа он раскроет. Стукачи же соревновались в том, сколько людей они сдадут. Вот так и пришли и забрали Адиля в один из вечеров 1947 года. Через месяц забрали его жену, а детей отдали в дом для сирот — родственники побоялись взять детей врага народа. Слышал, что Адиля обвинили в национализме и пан-тюркизме и выслали в лагеря в Сибирь. Жена тоже куда-то сгинула. Имущество конфисковали — часть распределили по спискам среди государственных служащих, а часть распродали через комиссионный магазин, в том числе и меня.