Последний аккорд - [23]

При этом интересно, Инна была не против, чтобы дочка вышла замуж за азербайджанца. По еврейским законам, родство велось по материнской линии, и Инна утверждала, что в силу того, что дети воспитываются матерью, они будут принадлежать ее роду. В конечном счете, ее дочка действительно вышла за местного. Таких случаев было немало — сам коммунистический лидер республики Мир-Джафар Багиров был женат на еврейке.

Но насчет Яшки Инна была непоколебима, и победа досталось ей в этом вопросе. Правда, сыграли роль иные факторы…

Пока Яшка зубрил нотную грамоту и по нотам отстукивал (именно, а не играл) мелодии, в СССР на всю катушку раскрутилась репрессивная машина Сталина. Уже и не помню — шел 38-ой год. Эсфира как-то пришла домой разбитая. Никого дома не было, кроме запертого Яшки. Она села около меня и попросила Яшку что-нибудь сыграть ей из Брамса или Листа. Он достал ноты и начал играть. Эсфира сидела задумчиво и через минут опять произнесла: «Вот так заканчиваются великие свершения!». Яшка перестал играть и спросил: «Тетя, это вы о чем?».

— Обо всем… Сегодня забрали премилейшего человека. Он говорил, что Мандельштам — хороший поэт… И всего лишь…

— Тетя, а Мандельштам — еврей? Наверно, хороший поэт…

Эсфира печально взглянула на Яшку и сказала:

— Не произноси его имени больше… Вообще надо говорить сейчас тихо. Помнишь нашу соседку Клаву — ее забрали несколько лет назад за то, что она громко декламировала Есенина.

Она продолжила задумчиво глядеть на Яшку и сказала:

— Вот дела… Умереть тоже спокойно нельзя… Вот застрелюсь — так вас всех замучают. Надо придумать что-нибудь другое…

Думала она долго. Когда наступил 1939 год и СССР вдруг неожиданно пошел на сговор с Гитлером Эсфира вообще замкнулась. Она неделю не выходила из своей комнаты. Потом она придумала — утонула в Каспии. Летом 1940 года она поехала отдыхать в санаторий в Шаган — да, там бывал Есенин и писал: «Шагане моя, Шагане». Так вот, в один из дней Эсфира пошла купаться и утонула. Думаю, что она убила себя таким образом.

На ее похороны собралось кучу народа, особенно женщин. Было среди них и немало азербайджанок. Многие из них вспоминали теплыми словами Эсфиру, говорили о ее преданности делу коммунизма, воспитания и просвещения мусульманских девушек и женщин. Оставалось только сказать — аминь! Но кто мог бы тогда такое сказать.

Через полгода Яков с семьей переехал в Москву — мечта Инны осуществилась и притом, конечно, Яшка сыграл свою роль. Его взяли в один из молодежных оркестров в Москве, по протекции брата Инны. Так он там и продолжал стучать по клавишам, вызубривая ноты…

Глава девятая

Оху, тар

После Якова их квартиру разделили: две комнаты отдали азербайджанцу — музыканту!!! Теперь представьте, как мне повезло! Впервые я попал в семью профессионального музыканта, но долго мне там пробыть не суждено было.

В третью комнату вселили механика Василия, который работал на железнодорожном вокзале. Вот такова была философия советских коммуналок. Люди разного сплава, разных уровней — все соединялись вместе в коммуналках с общей кухней и туалетом.

В пролете, где жила семья Якова, жили еще пять семей — две азербайджанские, одна армянская и две русские. Так что с вселением музыканта и Василия семей стало семь, а туалет оставался один. На кухне в коридоре всегда кто-то готовил еду, и соответственно было достаточно шумно. Туалет убирали по очереди — каждый день одна семья мыла и убирала эта пристанище.

А теперь о жителях. Одна азербайджанская семья была из класса рабочих — нефтяник Халил с женой и пятью девочками (так что он продолжал штамповать в надежде на мальчика). Другая же семья из класса интеллигенции — преподаватель кафедры азербайджанской литературы в Азербайджанском государственном университете Вагиф Мансуров с женой и двумя детьми. Армянская семья Сафаряных принадлежала когда-то к крупным торговцам шелка в дореволюционном Баку. Один из потомков в прошлом богатой семьи Самвел теперь работал портным и жил в коммуналке с женой и дочкой. Две русские семьи — одна отставного майора с женой и тоже дочкой, а вторая — одинокой матери по имени Анна с двумя мальчиками, которая работала наборщиком в типографии «Коммунист». Жили все эти семьи в целом дружно, но иногда, правда, Анна препиралась на кухне из-за всяких мелочей.

Мне по началу, когда только перевезли в квартиру Яшки, было все это в диковинку. Да уж, я-то жил до революции в хоромах, а опосля ресторана я попал в клуб. Так что, как живет по-настоящему советский народ, я до этого не знал. Да и не мог представить, что можно жить несколькими семьями в квартирах, которые по идеи были построены до революции для одной семьи.

Мой новый хозяин — Адил Балаханов, преподавал в консерватории, а сам в свое время играл на народных инструментах. Его любимым инструментом был «тар», но в конце тридцатых годов он был запрещен и Адил-муаллим учил студентов нотной грамоте. Мне трудно вам сказать, зачем такой народный инструмент как «тар» попал в немилость советским властям. Но из-за него головой поплатился поэт Микаил Мушвиг, который написал известное стихотворение «Oxu tar, kim səni unudar…», то бишь «пой тар, никто тебя не забудет…» Адиль имел, кстати, тар, но он его прятал в большом сундуке среди всякого хлама и изредка доставал его и очень тихо наигрывал народные мелодии.