Последние истории - [58]

Майя медленно открывает смысл всех этих злоключений, и перед глазами всплывает образ дырявого пространства, расплывчатая страна без названия и границ, край заик, где господствует язык, каждое слово в котором обладает бесконечным рядом значений, бездонный колодец.

Этот мужчина, без сомнения, болен. Он передвигался медленно и осторожно, словно осознавая, что тело его слишком непрочно для обычных движений, ему не выдержать прыжка с последней ступеньки деревянной лестницы, слишком резкого удара кием по шару, энергичного рукопожатия. Фокусник часто беседовал с кем-то по рации Майка, но потом стал показывать тому знаками, что не хочет говорить. Выходил из своего бунгало (люкса, единственного каменного и с кондиционером среди прочих, деревянных) только после обеда и все время сидел неподвижно, просматривая газеты, которые ежедневно привозила с большого острова почтовая моторка. Всегда вчерашние. Произойди там конец света, здесь об этом станет известно на следующий день. В надвинутой на глаза шляпе фокусник напоминал предмет мебели, манекен, выставленный перед баром, чтоб завлекать клиентов. Руки его никогда не знали покоя. Длинные тонкие пальцы крутили пинг-понговый шарик или монетку, маленькое живое существо, отлично уживающееся с застывшим худощавым телом. Видимо, ему не мешали ни жара, ни душный бриз с океана, напоминавший облако пара над кипятком. Однажды Майя видела, как, подвернув брюки, он у берега бродит по колено в воде. Кожа на голенях у Киша была белой, словно худые ноги никогда не знали солнца.

Мальчик не сводил глаз с его рук. Следил за движениями шарика, пытался поспеть за монетой.

— Этот человек обещал мне показать фокус.

Киш подождал, пока уберут тарелки, после чего достал из кармана монету и каким-то образом пропустил ее сквозь ладонь.

— У меня дырявые руки, — сказал он и улыбнулся с напускной грустью.

Майя обратила внимание, что у Киша очень белые и ровные зубы, новехонькие. Он выговаривал гласные слишком округло, слишком певуче и старательно, будто устал от гортанного американского выговора.

— Я сотворяю нечто из ничего, — вновь заговорил Киш, и в ладони его появился цветной резиновый шарик. Фокусник запустил им в мальчика. Тот поймал шарик на лету и принялся внимательно разглядывать.

— Обычный мячик, — сказал он разочарованно.

— Я наколдовал тебе обычный мячик, а теперь гляди. — Киш допил сок, завернул пустой стакан в газету, потом скомкал сверток в ладони; стакан исчез.

Мальчик смотрел с восхищением.

— Я обучу тебя нескольким фокусам, хочешь?

— Еще бы, — сказал мальчик, глаза его заблестели.

— Ты читаешь по-английски?

Мальчик кивнул.

— У меня есть книжка о самых знаменитых трюках. Могу дать почитать.

— О, я бы очень хотел.

— Завтра принесу. Она у меня в бунгало. Посмотри еще раз и подумай, как я это делаю, ничего сложного тут нет, смотри. — Киш положил шарик на одну ладонь и прикрыл другой. Майя не поняла, как это вышло, но в следующее мгновение шарик исчез. Мальчик потрясенно ахнул.

— А теперь смотри, я его наколдую, — и под ладонью Киша вновь появился шарик, на этот раз зеленый.

— Куда девается то, что исчезает? — спросил мальчик.

Киш улыбнулся с таинственным и невинным видом, как священник. Майк рассмеялся.

— Ты же знаешь, что это невозможно. Нельзя создать нечто из ничего или пропустить монетку сквозь ладонь, — сказала Майя, когда они лежали во влажном зное опускающейся ночи.

Она думала, что сын обидится, но тот сонно ответил, что знает. И добавил, что было бы здорово верить, будто это возможно. Майя догадывалась, что он заснет, сжимая в ладони твердый зеленоватый шарик.

Она замечала, как изменился сын за несколько месяцев их путешествия. Мальчик взрослел. Тело его потихоньку крепло. Колени и запястья вдруг увеличились, стали непропорциональными, тяжелыми. Ступни росли настойчиво, по миллиметру в день, так казалось Майе, — а может, и быстрее. Теперь их глаза были на одном уровне, никогда уже ей не придется присаживаться перед ним на корточки, чтобы заглянуть в лицо, никогда больше она к нему не склонится. Пальцы рук похудели и пока не знали, что делать со своей силой, ладони оставались мягкими, детскими. Движения постепенно утрачивали быстроту и ребяческую порывистость. Делались сонными, медлительными. У Майи было странное ощущение, что он засыпает, что созревание — это, в сущности, дрема, состояние, близкое к лунатическому. Теперь мальчик часто ложился сразу после захода солнца и спал до рассвета. Ночь была ночью, день — днем. В отличие от взрослых, он пока не нарушал границ этого универсального водораздела, подчиняясь ему с безошибочностью животного. Спящее тело выделяло новый, удивительный запах, незнакомый матери, словно в домике находился посторонний. Во сне сын говорил на языке, имитировавшем настоящий, но бессмысленном, во всяком случае для нее. В нем ощущались некие грамматические законы; окончания, казалось, подчинялись правилам склонений и спряжений, но рваные ночные слова, выговариваемые мальчиком, ничего не значили. Майя сонно думала, что надо бы записать их и разглядеть при свете дня; может, тогда удалось бы нащупать загадочный смысл, но, ослабев от тяжелого потного сна, она не находила в себе сил встать, чтобы взять ручку и листок бумаги.