Последние истории - [57]

Нырнуть, проникнуть в зеленоватое пространство, где за столами, судорожно, инстинктивно цепляясь за подлокотники кресел, сидят безголовые тела, послушные мягким, теплым колебаниям воды. Проплыть между ними, рассмотреть вблизи кожу, как разглядывают коралловый риф. Восхититься отблесками слабого света на пуговицах и кольцами на морских звездах их рук. Поразиться существованию столь странных созданий, как ноги в сандалиях. Оставить их и двинуться дальше. В открытое море.

Днем любовь тех двоих не мешала, если не выходила за пределы бунгало. Появляясь в ресторане, они держали друг друга на привязи, на поводке взгляда. Порой молодой человек, будто ненароком, заслонял девушку от китайских аквалангистов, укрывал в своей тени.

Однако ночью они занимались любовью шумно, слаженно, словно гибкие автоматы. Она стонала. В их бунгало горел свет, вероятно, у них была потребность постоянно видеть друг друга. Назавтра за ланчем пару встречали любопытные взгляды. Любовь их, следовательно, совершалась на сцене, но и этого было мало, раз каждую ночь им приходилось проникать друг в друга, исследовать, посылать внутрь тел зонды.

Майя зачастую не могла уснуть или просыпалась среди ночи, мокрая от пота. Прислушивалась — эта любовь невольно обрекала ее на бессонницу. Не помогала ни северная книга с ее ложечками и чашками, ни далекое присутствие зимы. Спать было невозможно.

Поэтому однажды во время завтрака она подошла к Майку и указала пальцем на домики победнее — подальше, повыше. Хозяин удивился.

— Те, что ближе к морю, лучше. И кафе рядом.

— Нет, — сказала Майя. — Мы хотим туда, наверх.

Они получили ключ и теперь вместе с мальчиком перетаскивали два своих рюкзака.

Домик оказался еще меньше, а щели в стенах — еще больше. Похоже, тут реже бывали гости — душ выглядел приличнее. По гладкому белому кафелю цепочкой сновали муравьи. Через трещину в двери надуло сухих прутиков и травы. Майя тщательно обследовала кровати — матрасы новые и целые, туда явно никто не пробрался и не свил гнездо. Теперь любовные стоны были не слышны — только хохот, а может, плач блуждающих по ночам маленьких обезьян. Зверьки заглядывали в небольшие окна. Удивленные старческие личики. Один был посмелее, пожалуй, даже надоедливый. С бакенбардами. Небось, самец, вожак. А может, у них матриархат? Обезьяна в вальяжной позе усаживалась на подоконнике и с нервным подмигиванием, выдававшим скрытое напряжение, следила за каждым их движением. Ей бы еще сигарету — получился бы вылитый Богарт. Майя прикрикнула на незваного гостя и взмахнула синей скатертью, чтобы спугнуть.

— Зачем ты ее прогнала? — воскликнул мальчик. — Можно было бы ее приручить, они такие умные.

— Они могут быть опасны, — сказала мать.

— Ну конечно, у тебя все может быть опасным. Это же маленькая зверюшка, забавная и дружелюбная. Почему надо делать из нее врага?

Мальчик развешивал на террасе свои гирлянды из раковин. Отсюда был виден целиком мол и все остальные домики, и даже краешек маленькой рыбачьей деревеньки в соседней бухте. Открытое море — гладкое и светлое. Справа вдалеке — берег большого острова, по ночам озарявшийся огнями.

Она обошла домик вокруг, обнаружила мертвую, сухую, словно палочка, ящерицу и кучку почерневших ракушек — кто-то до них сложил здесь холмик. Склонившись над ним, Майя почувствовала на себе взгляды множества глаз. Медленно выпрямилась и увидела: обезьянки размером с кошку сидели на деревьях и разглядывали женщину с любопытством, словно будущего соседа.

Она стала относиться к ним дружелюбнее. Ей пришло в голову, что это нерожденные северные дети, из страны ложечек и чашек, которым за неосуществленную возможность жить человеком подарили необузданность жизни обезьяньей. Иная цивилизация. Сын подозрительно легко подхватил теорию реинкарнации, видимо прельщенный ее нехитрой справедливостью. Потом с логикой десятилетнего ума сделал вывод, что каждая боль, каждое страдание — своего рода дезинфекция.

— Сожжение кармы, — подсказала мать.

— Тогда почему люди не хотят страдать? — задал мальчик риторический вопрос, когда они спускались к морю.

— Тебя это удивляет?

Сын молчал.

— Не удивляет, — ответил он и лег на лазурную, сказочно сверкающую воду, походившую в тот день на мармеладку.

Книга, которую она пытается читать, полна деталей. Автор, похоже, страдал какой-то психической морской болезнью — рот у него наполнялся слюной, и он цеплялся за предметы, чтобы заглушить тошноту, подробно описывал каждый, желая, наверное, проглотить, заполнить желудок этим содержательным балластом, сделаться увесистее, устойчивее. Это передается читателю — он тоже превращается в магнит, притягивая ложечки, серебряные соусники, часы с боем, пряжки, пуговицы. Билеты, жетоны, игральные карты. Солидное имущество. По этим краям постоянства тоскует женщина. Посылает туда открытки.

Но есть и другая память о тех местах. Жизнь, складывающаяся сплошь из исключений и случайностей. Женщина обитает в нелюбимом городе. Тоскует по ненайденным местам. Мечты никогда не исполняются. Сбывается лишь нежеланное. Поэтому существование ее состоит из сломанных будильников, когда необходима пунктуальность, из недоговоренностей, когда имеет значение каждое слово, из неснятой телефонной трубки, когда на том конце провода ожидает важная новость, не поддающаяся пересказу, из утерянных не вовремя квитанций, из неожиданно обнаруживающихся в самом интересном месте пустых книжных страниц, из сорвавшихся путешествий, которые могли бы наконец привести куда нужно.