После первой смерти - [44]

  Она внимательно осмотрела заклеенное лентой лобовое стекло. На нём было одно или два места, где оттопыривался краешек ленты, за который можно было ухватиться, чтобы сорвать её и открыть себе более-менее ясный обзор через лобовое стекло. Ей также стал бы виден фургон, стоящий перед автобусом. И кто бы в нём ни был – Арткин, или те двое других, они увидят то, что она делает, если будут наблюдать через щель в заклеенном лентой лобовом стекле фургона. Но она постарается не упустить свой шанс.

  Остался ещё один вопрос. Сможет ли она не упустить этот шанс? Сможет ли она вывести отсюда автобус? Хватит ли ей смелости на такой поступок? Всё это она могла репетировать у себя в уме, всё, что нужно, чтобы выбраться с этого проклятого моста. И ей хотелось, чтобы репетируемая ею храбрость её не подвела.

  Он наблюдал за ней.

  Так как он ещё этого не делал прежде.

  Через весь автобус, под разными углами.

  Было ли «наблюдал» подходящим словом? В прошлом, по команде Арткина он наблюдал за дверями, когда в них кто-то должен появиться, наблюдал за машинами, за входами в аэропорт.

  Но это было другое наблюдение.

  Здесь он не только наблюдал, но ещё и смотрел – подсматривал.

  Он пользовался глазами, как слепой должен пользоваться руками.

  Как и теперь:

  Став на колени, чтобы подтянуть застежку на своём ботинке, он поглядывал на неё, видя при этом лишь правую сторону её лица, когда она наклонилась над кем-то из детей. Заблудший луч света подчеркнул профиль её лица. Ему захотелось обвести этот тонкий профиль пальцем, начиная со лба, по носу, немного вздёрнутому, и через губы к тонкому подбородку. Он изобразил её, в своём нелепом воображении. Она должна была открыть рот и укусить его за палец. Эта мысль поразила его. Откуда могут взяться такие мысли? Его палец у неё во рту, затиснутый между зубов? Он поправил застежку, которая расслабилась и сползла на бок.

  Позже, он наблюдал за ней так, чтобы это бы не выглядело наблюдением, когда она устало изогнула спину, откинула голову и уткнулась глазами в потолок автобуса. Она стала массировать плечи, затем спину. Она выглядела так, будто была под душем, будто невидимый поток воды омывал её тело. Она напоминала древко лука, изогнутое натяжением невидимой тетивы, которое вот-вот пошлёт невидимую стрелу. Она доверяла своим рукам, плавно двигавшимся у неё за спиной, будто крылья, отрывающие её от земли. От её движений свитер начинал натягиваться, подчёркивая форму её груди. Его всегда смущала сексуальная внешность американских девушек, в которой не было ни стыда, ни стеснения, а вместо этого – избыток смелости. Но теперь у Кет это было не смелостью. Она не знала, что он за ней наблюдает. Когда он расслабился на сиденье, симулируя безразличие, его глаза были полузакрыты. Кет лишь старалась расслабиться, пытаясь освободить своё утомленное тело, словно она была одна в своей комнате. Он не мог отвести глаз от её грудей. Они были небольшими, но заметно выделялись своим рельефом. Ему было интересно, что будет, если одну из её грудей взять в ладонь и приласкать, будто бы это маленький щенок, нуждающийся в любви и заботе.

  Уже позже, Кет снова была в конце автобуса, разглядывая что-то за окном. Миро заметил, как её белокурые волосы спускаются с плеч, ложась на узкую талию, мягко переходящую в ягодицы. Как американцы это называют? Грива? Тупое и грубое слово. Но он не смог бы отрицать, что обтянутые джинсами её округленные ягодицы вполне привлекательны. Он старался вспомнить её ягодицы, когда несколько ранее он видел их обнажёнными, открытыми, бледными и розовыми в их правильной форме. Они промелькнули слишком быстро, в короткое мгновение. Теперь Миро изучать их не спеша, когда, как казалось, её волновало то, что ей было видно из окна. Ему, конечно, нельзя было терять бдительности. Она не была какой-то там американской школьницей с пустым взглядом и с жизнью, не обременённой какой-либо целью. Все они были красивы так же, как и цветы, которые были красивы без какой-либо цели. Он продолжил рассматривать тело Кет, в то время как Кет продолжала смотреть в окно. Пусть смотрит. Она была подобна цветку. А цветы должны расти и расцветать, пока не заканчивается их сезон, когда они умирают.

  Она знала, что он за ней наблюдает, и тот же взгляд снова в его глазах. И она была потрясена и, в то же время, у неё поднялось настроение. Только что, он смотрел на неё твердыми, холодными глазами и говорил о смерти и разрушении, и, у неё не было сомнений, что он убьёт без колебаний её или любого из детей, без малейшей совести. И затем она на себе лишь чувствовала его глаза, которые следили за ней, пили её, будто она могла утолить какую-то его ужасную жажду. А в её памяти всплывали разговоры о феминизме, о равных правах и поняла, что при определённых обстоятельствах всё это таяло где-то очень далеко. Как, например, этот его взгляд. Она не была польщена его взглядом, его интересом. Она сопротивлялась его вниманию, претворяясь, что не замечает его, не желает знать, не желает, чтобы он знал то, что знает она, не желает отвечать на его вопросы. Всё же маленькая тусклая надежда расцветала в ней снова. Это была дурацкая надежда? Её эмоции теперь качались на качелях: вверх, вниз, вверх, вниз.