После ливня - [97]

— Аргын мой товарищ. Он находится здесь, — Дыйканбек указал на Аргына, крепко стиснувшего губы, чтобы скрыть дрожь. — Если мы сегодня примем его незавершенные и несовершенные работы, мы тем самым отбросим художника далеко назад, уведем с правильного пути. Тематика у него актуальная, это так, но в ее воплощении нет профессионализма. Все это ниже уровня сегодняшних требований. Ни глубины, ни обобщения. Аргын, словно фотограф, перенес на полотно то, что увидел, ни в одной из работ не выражена творческая индивидуальность. Кому станет тепло или холодно от картин без колорита, без настроения? Мне хотелось бы, чтобы Аргын правильно воспринял мои слова, больше работал, приобретая мастерство.

Тогда представитель министерства прямо спросил Дыйканбека:

— Вы считаете эти работы полностью непригодными?

Дыйканбек ответил ему так:

— Я предъявляю к Аргыну самые высокие требования. Он профессионал. Не будь этого, работы можно было бы, как говорится, оценить на тройку. Но ведь посредственным работам участь, как правило, одна — пылиться в запасниках музея. Я свое мнение высказал, теперь пусть выскажутся другие.

Представитель министерства обратился к членам худсовета:

— Как вы считаете, товарищи? Вы всегда создаете шедевры, ничего не пишете на среднем уровне, а? Мне кажется, бывает и такое…

— Шедевры вообще редки, чаще приходится удовлетворяться средним уровнем, — сказал кто-то при общем смешливом оживлении.

Представителю министерства другого ответа и не требовалось.

— В таком случае нужно принять работы товарища Чалкалмакова. Когда-нибудь он еще создаст нечто в соответствии с высокими требованиями Дыйканбека. Если мы сегодня от работ Аргына откажемся, у нас вообще не будет принято ни одного полотна на тему о труде. Что же мы скажем в отчете, который придется писать в один прекрасный день? Вы сами знаете, что шедевров ждут годами и десятилетиями. Картины Аргына соответствуют требованию о воплощении темы труда в живописи. Достоинства хорошего человека особенно оценишь, пожив среди плохих людей, шедевр еще ярче сияет на фоне обычных, средних работ. Короче говоря, товарищи, и к тому же говоря всерьез, вполне всерьез, — подчеркнул представитель министерства, — давайте время от времени принимать и средние полотна, иначе как бы нам не остаться с пустыми руками.

Больше ему не возражал никто. Даже Дыйканбек голосовал за. Несмотря на это, Аргын вернулся домой туча тучей. Выступление Дыйканбека он считал враждебным, предательским, решил, что оно продиктовано желанием уронить его, Аргына, авторитет в глазах коллег. Очень хотелось отплатить Дыйканбеку, однако не зря говорят — если ты силой не равен своему врагу, затаись до поры до времени, как змея в норе. Хочешь ужалить, сделай это незаметно, исподтишка, во тьме ночной… Внешне Аргын сохранил с Дыйканбеком вполне приличные отношения, обращался за советом как к старшему, искал у него поддержки. Он понимал, что надо очень много работать, чтобы добиться признания, но работа не увлекала его, не доставляла радости, как это бывало в молодые годы. Аргыну было нелегко, но отказаться от достижения цели он ни в коем случае не хотел. Ломал голову, думал, как проще и легче достичь желаемого, но не придумал ничего иного, чем оставаться верным производственной тематике, бить в одну точку… Мало-помалу начали его признавать некоторые художники, появлялись — чем дальше, тем чаще — похвалы в газетах, он быстро привык к этим похвалам и чувствовал себя по-настоящему талантливым.

Но как бы и что бы ни думал он сам о себе, большие мастера его картины попросту не принимали всерьез, Считали, что он ищет легкую дорогу к славе, что вся его кипучая деятельность в союзе вызвана соображениями и стремлениями откровенно карьеристскими… Дыйканбек тоже видел и понимал это, вначале очень огорчался, потом успокоился и перестал обращать внимание на старания Чалкалмакова.

Дыйканбек в эти годы работал много. Написал несколько пейзажей, которые нравились ему самому, сделал немало портретов, а этюдам и наброскам числа не было. Звезда его таланта поднялась высоко и светила ему ярко. Он не всегда понимал свое состояние, свой уровень, бывали дни, недели, даже месяцы, когда он трудился, наслаждаясь своими возможностями, верил в свой талант безусловно, и ему представлялось, что взглядом своим о и вбирает весь мир, будто бы поднялся на вершину самой высокой горы, но бывало и так, что он, охваченный сомнениями, терял путеводную нить, чувство перспективы, становился суеверным, точно деревенская старуха… Видно, он был неровен, противоречив по природе своей, ведь и в обыденной жизни он, человек мягкий и деликатный по натуре, столкнувшись со скверным поступком неприятного человека, мог вспыхнуть неудержимым гневом, вспылить. Потом, опомнившись, начинал бранить себя за резкость и старался быть особенно ласков с объектом своего негодования, который, как правило, не стоил и не понимал доброго отношения. Критический взгляд на самого себя помогал Дыйканбеку философски относиться к похвалам в свой адрес: он не придавал им особого значения и различал, где похвала идет от понимания, точности восприятия, а где она пуста и бессодержательно-формальна. Он считал, что таланту нужна взыскательная и строгая критика. Радовался, когда слышал трезвые, профессиональные отзывы товарищей-художников. Верил, что лишь талант может оценить другой талант.