После ливня - [96]

Вняв совету жены, Аргын никого не критиковал конкретно, говорил вообще. И хотя вопрос, им поднятый, обсуждался и до этого не раз, не два, представитель министерства поддержал Аргына так горячо, словно он был первооткрывателем рабочей темы. Аргын, слушая его, сиял самодовольством. После пленума он пришел в кабинет к Дыйканбеку, по-видимому рассчитывая услышать похвалу в свой адрес. Но Дыйканбек молча сидел за столом и смотрел на Аргына изучающе и неодобрительно. Чалкалмаков подошел к дивану, уселся, закинул ногу на ногу, усмехнулся. «Не одобряешь? Ну что ж! Я сказал только правду», — написано было у него на лице. Дыйканбек повернулся к нему и сказал:

— Ты говорил верно…

Помолчал немного и продолжал:

— Только ведь об этом и до тебя говорили многие и много. И будут снова и снова возвращаться к этому. К сожалению, ты забыл об одной важной стороне проблемы. Забыл потому, я думаю, что долгое время был в стороне от людей, от общения с коллегами. А наши с тобой коллеги — люди сложные, каждый со своей индивидуальностью. И подходить к ним надо индивидуально. Только так и можно работать и никак иначе. Среди художников есть такие, кому нравится выполнять госзаказы, они берутся за дело от души, к темам относятся творчески. Им гораздо сложнее самим определить и выбрать сюжет. А есть и такие, у кого с заказной работой ничего не получается, они только свои, ими самими выбранные темы могут воплощать. Что же, их сбрасывать со счетов, что ли? Таких, скажем, как Чуйков или Айтиев? Насколько я знаю, их шедевры созданы не по госзаказам. И потому, мой друг, попытка навязать всем художникам одно и то же — самое обыкновенное невежество. Впрочем, если бы тебе была дана такая власть, такое право, ты не преуспел бы, Аргын. Художники — народ немногословный и загадочный, с ними надо обращаться осторожно и даже нежно, Аргын.

Аргын слушал его, с трудом сдерживая негодование. Спорить сейчас с Дыйканбеком ему не хотелось, но обида и злость душили его тем сильнее, чем неожиданнее была отповедь — ушат ледяной воды на разгоряченную успехом голову. Он ушел домой, так ничего и не сказав Дыйканбеку, в полном убеждении, что тот ему завидует. «Мы еще посмотрим, — твердил Аргын и по дороге домой, и дома, — мы еще поглядим…» В глубине души он с этого самого дня относился к Дыйканбеку как к врагу, но открыто порвать с ним не осмеливался.

Аргын начал давать работы на ежегодные выставки. Писал он только и исключительно на производственные темы, словно задался целью доказать, что станет воплощать намеченную им же самим в выступлении на пленуме программу действий. С другой стороны, он считал, что это и есть самый короткий путь к успеху. Как он и предполагал, с первой же выставки все три его картины были взяты в фонд музея. Когда приблизилось время следующей выставки, он решил провести основательную подготовку к ней не только у себя в мастерской. Пригласил в гости одного журналиста, человека ловкого и не слишком разборчивого, завел за хорошо накрытым столом разговор о своих полотнах, предназначенных к отправке на выставку, начал их комментировать, но сообразительный гость перехватил у хозяина инициативу и принялся превозносить его живопись на все лады. Не прошло и недели, как в газете появилась хвалебная статья о картинах Аргына. Он ходил довольный, откровенно радовался похвалам, но секрет их происхождения, конечно, никому не выдавал. Товарищи с ним о его работах не разговаривали, и это Аргына беспокоило. Ему необходимо было одобрение хотя бы нескольких собратьев по профессии, а никто из них с одобрениями не торопился. Дыйканбек, несмотря на все подходы Аргына, молчал. Тогда Чалкалмаков возложил все надежды на представителя министерства и обхаживал как мог этого не слишком хорошо разбирающегося в искусстве человека. Помогло: перед самым закрытием выставки Аргын зашел еще раз в министерство, «случайно» встретился в коридоре с представителем, тот под руку увел его к себе в кабинет.

— Завтрашний совет я буду проводить сам, — сказал представитель Аргыну. — Мне твои работы нравятся, так я и сказал сотрудникам музея. Купят твои картины.

Аргын ушел от него окрыленный. Дома вечером выпил целый стакан коньяку и завалился спать. Совершенно спокойный за судьбу своих полотен, он никак не думал, что из-за них на совете разгорится горячая полемика. Представитель министерства, как и обещал, поддержал Аргына, но Дыйканбек с его суждением не согласился и сказал как отрезал:

— Пусть Аргын скажет спасибо нам за то, что мы пропустили его картины на выставку. Они того не стоили, слишком он с ними спешил, работал кое-как. Все это очень далеко от того, чтобы считаться образцом для подражания, да и вообще это не искусство. И как бы ни неприятно это было Аргыну, я все-таки должен сказать, что поиски легкой славы не принесут ему добра.

— Но эти вещи, безусловно, надо принять. Ведь это производственная тема! К тому же о них хорошо отзывалась печать. Дыйканбек, на мой взгляд, перехлестывает, работы не такие слабые. Надо принять их, товарищи, — стоял на своем представитель министерства.

Члены худсовета разошлись во мнениях, заспорили. Дыйканбек невероятно злился, сам не понимая, почему он так кипит. Стараясь сдерживаться, заговорил подчеркнуто ровным голосом: