После ливня - [91]

— Вставай, Дыйканбек. Я приготовила завтрак. Ты, наверное, очень голоден.

— Есть мне совсем не хочется, — ответил Дыйканбек, откидываясь на подушку.

Нина усмехнулась.

— Не ври, джигит, не обманывай. Ты очень голоден.

Она подняла руки и поправила шпильки в прическе. Дыйканбек снова хотел обнять Нину, но она отстранилась.

— Перестань, дружок! — сказала негромко, но твердо. — Я не считаю, что мы в чем-то виноваты, но больше мы с тобой вот так встречаться не будем. Сам бог, наверное, простил бы одну такую ночь с любимым человеком… Что ж, покаемся, и больше ты ко мне не приходи. Если в самом деле любишь и уважаешь меня, не приходи. Только об этом я тебя прошу. Понял?

— Почему? — спросил Дыйканбек, не пытаясь скрыть горестное изумление.

— Как тебе ответить? Любовь, как вино, удовлетворяет желание, но не жажду… Нет, это ничего не объясняет. Словом, нам с тобой такие встречи в конечном итоге не принесут ничего, кроме горя. Пойми это, друг мой.

— Не понимаю. Значит, это не любовь, а только страсть? Так?

— Может быть, и так, Дыйканбек. А может быть, счастье только до тех пор остается счастьем, пока его ищут и добиваются. Не знаю. Ты понял, что по-настоящему любишь меня, Дыйканбек? Подумай. Ну и потом, — Нина снова усмехнулась, — я ведь женщина и, значит, должна больше думать о себе, чем мужчины о себе думают. Должна быть эгоисткой, так я считаю. А тебе я желаю счастья… По-моему, все в жизни забывается. Незабываемого нет. Забудется и наша сегодняшняя встреча.

Дыйканбек смотрел на нее и качал головой.

— Понимаю, — сказал он, но сказал как-то бессознательно, машинально. И, пожалуй, даже не оценил до конца Нининых слов о том, что они больше не встретятся.

Они поцеловались на прощание, не думая, конечно, о том, что каждый будет вспоминать потом об этом поцелуе и желать, чтобы он повторился.

Через три дня Дыйканбек улетел самолетом в Москву, к жене и трехлетней дочери, которые были в это время в подмосковном санатории.

Калемкан и Дыйканбек, поженившись, очень хотели ребенка, но две первые беременности молодой женщины кончились выкидышем. Когда она забеременела в третий раз, Дыйканбек настоял, чтобы она ушла с работы, и всячески оберегал ее покой. Для домашних дел пригласили пожилую женщину, одинокую. Калемкан часто бывала у врача. Дыйканбек старался как можно больше времени проводить дома и никуда не ходил по вечерам. На седьмом месяце Калемкан положили в роддом на сохранение, как выражаются врачи. Кстати, все врачи, с которыми Дыйканбек разговаривал, успокаивали его и уверяли, что на этот раз все будет хорошо, но он до конца им не верил. Каждый день носил жене передачи, писал записки, до самой темноты топтался под окнами ее палаты. Наконец наступил срок. Роды начались тяжело, жизнь обоих — и матери и ребенка — висела на волоске. У Калемкан было больное сердце, длительного напряжения оно бы не вынесло. Врачи решились на операцию, но спасли этим жизнь только матери — ребенок умер.

Калемкан и Дыйканбек тяжело переживали свое горе — тем более тяжело, что врачи единодушно вынесли молодой женщине неотвратимый приговор: рожать ей больше нельзя. Никогда. У нее нет ни малейшей надежды стать матерью. Бурное отчаяние Калемкан со временем утихло, она уже не рыдала целыми часами, как это было в первые дни после ужасной операции, но тоска, то жгучая, невыносимая, то глухая, притупленная, прочно поселилась в ее сердце. Мучился и Дыйканбек, стараясь ни словом, ни взглядом не показать жене, что мучается. Так они и жили каждый со своей болью, хорошо зная, что переживает другой, но зная и еще одно: говорить об этом между собой им нельзя. Шли месяцы, годы, Калемкан чувствовала себя здоровой, бодрой, в душе у нее начала оживать надежда, а вдруг врачи ошиблись и то, что они назвали невозможным, все-таки возможно? Она, ни слова не сказав мужу, пошла в поликлинику. Ей снова объяснили, что не сможет она родить. И посоветовали взять на воспитание чужого ребенка. Она даже испугалась такого совета. По-прежнему ни слова не говоря Дыйканбеку, решила сходить еще в женскую консультацию: быть может, там врачи, которые каждый день и час сталкиваются с проблемой материнства, изучили ее вдоль и поперек в повседневной практике, подадут ей хоть какую-то, пусть отдаленную надежду? Женщина-врач отнеслась к ее беде сочувственно: «Ну что ж, давайте все проверим снова, сделаем все анализы, покажем вас профессору…» Калемкан зачастила в консультацию. Однажды, сидя в ожидании приема, она обратила внимание на полную белотелую женщину средних лет, которая пришла не одна, а с молоденькой девушкой, почти совсем девочкой, лет шестнадцати, не больше. Старшая была одета дорого и со вкусом. Сразу видно, что любит и умеет жить с комфортом и, наверное, хорошо знает, как этого достичь. Лицо замкнутое и высокомерное, людей вокруг словно не замечает, но, кажется, чем-то очень сильно озабочена и огорчена. Придя в следующий раз к врачу, Калемкан увидела приметных незнакомок уже выходившими из кабинета. Был уже конец приема, и, кроме них, в приемной никого не было. Калемкан зашла в кабинет. Врач сидела за столом и что-то писала. Подняла голову, устало улыбнулась в ответ на приветствие Калемкан.