После ливня - [9]

Нам пришлось прекратить дневные набеги на сад Дербишалы. Особенно мы стали бояться Зураке после одного случая. Атаманом нашим, по общему молчаливому признанию, был Кенешбек — самый ловкий, самый сильный из нас. Однажды в сумерки мы пробрались в сад, и Зураке успела схватить Кенешбека за руку. Она словно предчувствовала, что мы придем нынче вечером, и притаилась под яблоней, подкарауливая нас. Мы прыснули во все стороны, как кузнечики из травы, а Кенешбек попался. Мы спрятались неподалеку в кустах, выжидая, что будет.

— Отпусти! Отпусти, говорю, паршивая девка! — слышали мы упрямый и злой голос Кенешбека. Вскоре он присоединился к нам. Опустив голову, он вытирал слезы рукавом рубахи. Это потрясло нас. Как?! Кенешбек, который даже не пикнул, когда наступил со всего маху на здоровенный гвоздь, наш бесстрашный предводитель плачет!

— Она тебя била?

— Проклятая девка, чтоб ей… — буркнул Кенешбек. И убежал.

С тех пор мы уже не решались нападать на сад Дербишалы, а Зураке возненавидели.

* * *

Выше дома Дербишалы тянулась по направлению к нам узкая тропинка, а между их улицей и нашей лежало на том берегу Мураке пахотное поле. Это был черноземный клин, на котором колхоз сажал то свеклу, то кукурузу, то пшеницу, а то и подсолнухи. Время от времени поле оставляли под паром и засевали клевером. В тот год, когда вернулся Бейше, клин распахали под пшеницу, и теперь ветер перекатывал волны тяжелых, но еще зеленых колосьев. Когда солнце склонялось к закату, волны эти отливали багрово-красным цветом; солнце опускалось за горизонт, все кругом быстро темнело, и пшеничное поле, утратив краски, начинало казаться грозным, тяжело дышащим живым существом.

На ту сторону — играть или по делу — мне всегда приходилось бежать мимо дома Дербишалы, мимо благоухающего яблоками сада, к тропинке, что вела через пшеничное поле. Я, конечно, не упускал случая обстрелять серого пса целой очередью камней; если камень попадал в цель, пес визжал и сердито лаял, а я припускался прочь во всю прыть. Однажды вечером — уже темнело — я по дороге домой остановился под старой толстой акацией на берегу арыка и, примерно определив, где находится пес, запустил в ту сторону камнем.

— Ты что же это делаешь? — раздался совсем рядом голос Зураке.

Я вздрогнул, хотел было бежать, но замешкался. Глаза наши встретились, и на лице у Зураке я не увидел ни злости, ни раздражения. Надо сказать, что до сих пор я не имел возможности толком разглядеть это лицо. Оно было очень белое, а глаза и брови черные. Выражение какое-то детское. Одна из двух длинных кос переброшена на грудь, туго обтянутую стареньким жилетом из черного бархата. Я понял, что девушка ничего плохого мне не сделает, и осмелел. Она говорила негромко и удрученно:

— Ты уже большой мальчик, а бьешь камнями ни в чем не повинную собаку. Неужели не стыдно? Ты что думаешь, никто не заметит? А я считала тебя неплохим парнем. Если хочешь яблок, зачем воровать? Приходи и ешь, сколько хочешь, а собаку не бей, пожалуйста. Она ведь тоже живая тварь.

Кровь бросилась мне в лицо от стыда. Чуткая девушка, видно, поняла мое состояние. Она было замолчала, но то ли ей жаль стало меня, то ли просто хотелось с кем-нибудь словом перемолвиться от душевной тоски, только она спросила:

— Больше так не сделаешь, Джума?

Голос звучал мягко, ласково, и я вдруг почувствовал себя не нашкодившим мальчишкой, а чуть ли не взрослым парнем, настоящим мужчиной.

— Откуда вы знаете, как меня зовут, сестрица? — спросил я.

— Как же мне не знать, я всех вас знаю. Вы думаете, мне яблок жалко… Да приходите, когда поспеют, ешьте, берите с собой. Мне жалко, что вы зелень рвете, ветки на деревьях обламываете…

Я слушал ее и внутренне ругал себя, давал себе самому слово никогда больше не лазить в сад.

Не прошло недели после этой нашей встречи с Зураке, как случилась у нас большая буря. Налетела черная грозовая туча, засверкали молнии, ветер гнул и ломал ветки деревьев. Дождь хлынул сплошным потоком. Порядком промокнув, я успел-таки добежать до дома Токо, пока буря еще не разыгралась вовсю. Арыки вышли из берегов, гром гремел так, словно земля раскалывалась. Вывернуло с корнем несколько старых деревьев, а в довершение всего ударил крупный частый град. Погибло множество только что начавших летать птенцов, сброшенных с ветвей на землю; взрослые птицы, не в силах уберечь их, попрятались, спасая собственную жизнь.

Буря как началась неожиданно быстро, так же быстро и кончилась. Унесло ветром рваные клочья облаков, засияло солнце. Токо сидел в коридорчике, потягивал самокрутку и спокойно наблюдал за происходящим. «Не спеши, Джума, подожди, пока земля чуть обсохнет», — сказал он мне, но я не послушал и побежал домой. Мать обычно очень беспокоилась, когда я, заигравшись, опаздывал, а я, признаться, доставлял ей немало тревог и забот, — ведь очень часто она меня, единственного ребенка, по целым дням не видела и не знала, где я бегаю. Если я после такой бури сразу не приду домой, мать места себе не найдет. Возле нашего двора над арыком подымается довольно высокая насыпь. Мама взберется на нее и будет звать меня, пока не охрипнет. Потом искать пойдет…