После ливня - [25]

У сидевшей слева от Седеп Зураке лицо разгорелось так, словно это она выходила замуж. На нее то и дело поглядывали парни, потому что она в своем красном платье и черном бархатном жилете казалась нынче красивее всех подруг. Я заметил, как смотрел на нее Токо, будто впервые увидел. Куда девался его обычный вид, вялый и безразличный; он решительно вздернул подбородок, а в глазах, когда он переводил их на лицо Зураке, легко было прочесть примерно такое: «Видали, какая у меня красавица невеста, а?» Но Зураке явно избегала его взгляда, отворачивалась и все что-то шептала на ухо соседке. Больше ничего ни мне, ни другим мальчишкам подсмотреть не удалось: нас прогнала от юрты старшая сноха Кыдыгалы:

— Вам здесь чего надо, озорники? Гости сейчас будут есть, а вы лучше приходите в сад, когда луна взойдет. Тогда начнутся игры!

* * *

Я побежал к дому Чора. Застал одну Улкан-апу, которая при свете каганца стегала одеяло. После приезда Бейше она еще хлопотливее и старательнее, чем прежде, занималась домашним хозяйством. Распорола старые одеяла, вынула из них шерсть, вымыла ее и начала шить новые. Покоившаяся на самом дне большого сундука тонкая белая материя «на саван» была оттуда извлечена и разрезана на простыни. Той же материей были подбиты снизу и новые одеяла.

— Женится Бейше хоть завтра — у меня все готово. Добро пожаловать, невестушка! — приговаривала Улкан-апа, не выпуская иголки из рук.

— Когда Бейше-байке приедет из района? — спросил я.

Улкан-апа сначала вынула изо рта иголку, воткнула ее в одеяло, а потом ответила:

— Об этом ты, милый, спрашивай у его отца. Наш мельник про это знает. Он только что напился чаю и ушел к себе на мельницу. Неприлично мне, старухе, спрашивать у сына, который на государственной службе находится: «Ты когда придешь?»

…Чор возился у арыка, по которому вода шла на мельницу. Увидав меня, обрадовался:

— Вовремя явился, молодец! Видишь, как вода арык разворотила, а тут работать надо, прямо беда. Эвон какой кусок земли утащила — с очаг Джолоя[17]. Верно сказано: вода — враг без языка. Мне надо забить вот эти колья в ряд, а ты как раз и подержишь, пока я буду забивать. Укреплю потом дерном и камнями, к утру все и закончу.

Ухватившись за указанный Чором кол, я спросил:

— Бейше-байке сегодня приедет? Почему его до сих пор нет дома?

— Знаешь, молдоке[18], Бейше нам с тобой не подчиняется. Он государственный человек. Едет куда велят и делает что прикажут. Такой у государства порядок. Как твой байке женится, так и совсем в район переберется. Тогда мы с тобой к нему в контору и зайти не посмеем. Государство его учило, теперь может им распоряжаться по своему усмотрению. Бейше — государственный человек, так-то, молдоке. Говорил, что нынче к вечеру вернется, а там кто его знает. Может, и не вернется, откуда нам ведомо? Государственный человек…

Чору, который тем временем ловко орудовал арчовой колотушкой, доставляло видимое удовольствие повторять слова, утверждающие высокое достоинство его сына.

Помогая Чору, я довольно долго проторчал у него на мельнице. Луна поднялась высоко. От дома Кыдыгалы доносились то пение джигитов, то веселый женский смех. Мельник заметил мое нетерпение.

— Молдоке, спасибо тебе за помощь. Ты много сделал, дай тебе бог долгой жизни. Иди, остальное я сам доделаю. Я ведь вижу, что у тебя вся душа там, где песни поют, беги скорей. Ты-то себе выбрал девушку, какой песню споешь, а? — И он засмеялся раскатисто.

* * *

Свадебные игры были в разгаре, когда я вернулся к дому Кыдыгалы. В конце сада под тополями привязаны были качели, но возле них ни души. Молодежь шумела где-то в самой глубине сада.

Кыдыгалы много лет жил на одном месте. Крытый камышом дом его построен был по русскому образцу, с длинным коридором, а перед домом торчали скрипучие деревянные ворота, которые, впрочем, почти всегда были заперты изнутри на длинный засов. Вместо забора двор был обсажен молодыми тополями. Между ними обычно и проходили те, кому надо было попасть в дом. Так поступил и я и скоро добрался до той части сада, откуда доносилось пение, прерываемое взрывами смеха. Раскрасневшиеся от вина джигиты стояли по одну сторону, девушки и молодухи — по другую от коврика, на котором сидели рядышком жених и невеста. Игру вела все та же неугомонная Айгюмюш. Когда я подошел, она, взмахивая зажатым в руке белым шелковым платком, звонко говорила:

— Ай, красавицы, джигиты поют только для вас! Не гордитесь своей красотой, и если джигит захочет кого-нибудь из вас поцеловать разок — пускай целует, вас не убудет. Не обижайте джигитов, веселитесь вместе с ними. А вам, парни, наказ: пойте хорошо, пойте красиво, старайтесь понравиться девушкам. Связать кое-как одно слово с другим кому ума недостанет! Вы свяжите так, чтобы девичье сердце таяло!

Вперед выступил Тельбаши — племянник Кыдыгалы. Он приехал из Толека; еще днем я слыхал, как про него говорили, что поет он замечательно. Стройный парень был туго подпоясан красивым наборным ремнем; упершись рукою в бок, он запел:

Сел верхом на иноходца, а куда поехать мне?

Красотою не уступит нашим девушкам джене.