После ливня - [26]

На коня гнедого сяду — не сидится на коне.

И повадкой не уступит нашим девушкам джене!

Он спел несколько куплетов, а потом подошел к Айгюмюш, которая слушала его пение с явным удовольствием, и поклонился. Молодуха тотчас приняла вид испуганный, растерянный.

— Не шути, братец, подойди лучше к девушкам, выбери из мониста бусину, какая больше приглянется. У меня муж есть. Вон он стоит, смотрит грозно. Зачем тебе я, найди себе ровню и поцелуй…

— Вы мою песню слушали, джене. Мы тоже как-никак знаем правила игры. Хотите обидеть гостя, ваша воля. Гналась, говорят, борзая за прытким зайцем, а на зубы он ей так и не попал. Обидно мне будет, джене, очень обидно. Согни молодую ветку — сломается, оскорби джигита — умрет…

Гости поддержали Тельбаши:

— Айгюмюш, ты другим говоришь, а сама игру нарушаешь. Не обижай парня, пускай целует…

Айгюмюш подступила к мужу с самым смиренным видом, но в голосе звучали нетерпение и уверенность в том, что он ее непременно послушает:

— Шепе, по-моему, довольно, если здесь останется один из нас. Ты старше всех, молодежь при тебе стесняется. Шел бы домой, дети там одни, как бы не испугались чего. Ты обо мне не беспокойся, я только позволю ему один раз меня поцеловать. Неудобно, он приезжий, а, Шепе? Иди, ладно?

Но Шепе совсем не хотелось уходить.

— А ты за детей не бойся, мама-то дома…

— Мама плохо слышит. А тебе завтра вставать надо рано, а, Шепе?

Шепе таки послушался и ушел, а Тельбаши поцеловал Айгюмюш в щеку. Игра пошла еще веселей. Луна заливала сад ярким светом, мягко тянул прохладный ветерок. Вперед выступил Токо. То ли от выпитого вина, то ли от неловкости перед слушателями, но запел он вначале негромко и только потом, осмелев, повысил голос. Я смотрел, как он все ближе подходит к девушкам, и волновался: что будет? Голос у Токо был неплохой. Шапку свою он держал в руке. Волосы причесаны, приглажены, и, должно быть, оттого лицо его показалось мне каким-то чужим. Токо спел первый куплет про красивые девичьи косы, спел складно и, почувствовав, что его одобряют, широко улыбнулся. Но, видно, для храбрости выпил нынче больше, чем следует, потому что дальше завел совсем не ту песню, какую можно петь при всем честном народе, из тех, что молодые парни исполняют только в своей компании. Правда, Токо заменил в ней кое-какие слова, однако девушки опускали глаза — не дай бог, подойдет целоваться! Зураке вообще спряталась в толпе, но не тут-то было: Токо ее отыскал и, ухватив за рукав, потянул за собой. Мне казалось странным и непонятным, почему он тогда в саду, на свидании, отказался поцеловать Зураке, хотя она сама его об этом просила, а теперь, на людях, пристает к ней. Зураке вырвалась и снова спряталась среди девушек, но тут ее остановила Айгюмюш:

— Чего ты бежишь? Обычай не знаешь? Пускай поцелует, не дури-ка!

Несмотря на уговоры Айгюмюш, несмотря на всеобщее неодобрение, Зураке не соглашалась.

— Ну и не надо! — Токо повернулся и отошел к джигитам.

— С кем же она целуется, если с женихом целоваться не хочет! — выкрикнул Шералы, который только нынче к вечеру вернулся с гор.

— Это мое дело! Тебя не касается! — смело и резко ответила ему Зураке, а когда Шералы повернулся к ней, намереваясь еще что-то сказать, его тут же остановила Айгюмюш:

— Замолчи, Шералы, не то заставлю тебя и тут кетменем поработать. Не порти людям праздник, веди себя как следует. А Токо, если он на девушку обиделся, может уходить. Это лучше, чем неприличные песни где не надо петь! Кто правила не знает, тому на игры ходить нечего!

Прерванная игра возобновилась. Айгюмюш, легкая, словно бабочка, ни минуты не стояла на месте. То шепталась о чем-то с джигитами, то крутилась среди девушек. Один за другим выходили петь парни, с надеждой смотрели на них молодухи. Безмятежно сияла летняя ночь, вздрагивали от порывов легкого ветра чуткие листья тополей, а с поля доносился запах отцветающего клевера. Где-то неподалеку послышался топот копыт, фыркнула лошадь. Никто не обратил на это внимания — все были увлечены игрой. И только когда всадник подъехал совсем близко, встрепенулась Айгюмюш:

— Кто это там? Ай, да это наш комсомол! Откуда он взялся, с неба, что ли, упал? Поглядите-ка на него!

— Привет, — поздоровался Бейше. — У вас, я вижу, веселье от души.

Кто-то из ребят хотел было подержать ему стремя, но Айгюмюш не позволила.

— Хватит и того, что мы его ждем с самого утра, — заявила она. — Пускай прощения просит, тогда только примем у него коня.

— Если я виноват, прошу у вас прощения, джене! Но, быть может, вы сначала объясните мне, в чем мой грех?

Бейше хотел соскочить на землю, но Айгюмюш ухватила коня за повод.

— Разве это не грех заставить людей столько времени вас дожидаться? Кое-кто, можно сказать, чахнет от тоски… Чтобы искупить вину, ты должен спеть нам, не сходя с коня, а потом выбрать красавицу себе по сердцу и поцеловать ее в алые губки, вот так-то, комсомол! Хотим послушать твой голос, не гордись, не отказывайся!

Бейше не стал упираться. Он положил на луку седла левую руку, слегка откинулся назад и запел. Он знал много песен и пел хорошо. На этот раз в голосе у него было что-то особенно проникновенное, глубокое чувство звучало в каждой ноте, в каждом слове… Его слушали молча, и даже сама ночь, казалось, внимала мелодии. Он кончил, спрыгнул наконец на землю, подошел к девушкам и поцеловал в голову Зураке, которая все время глядела на него как зачарованная, но едва он к ней приблизился, опустила лицо. Поцелуй этот словно разбудил всех, молодежь оживилась, зашумела; Айгюмюш благодарила Бейше: