После ливня - [27]

— Дорогой ты мой комсомол! Счастья тебе и удачи больше всех на свете! Ты настоящий джигит — и работать и веселиться умеешь. Своей песней ты всех наших красавиц заворожил… Дай бог, чтобы девушкам доставались мужья, похожие на тебя. Многие мужчины не умеют согреть женское сердце, не знают, какое оно нежное, как оно страдает от грубости, как откликается на добро и ласку. Мы, женщины, благодарны мужчинам за каждое теплое слово. Нелегко зажечь женское сердце, не всякому, кто себя называет мужчиной, это доступно, — Айгюмюш, повернув голову, посмотрела на джигитов.

Но Бейше, кажется, не слушал ее. Он бросил мне поводья иноходца.

— К траве его не подпускай, только расседлай и привяжи к столбу… Я из района ехал очень быстро, пускай обсохнет, передохнет, а рано утром я его сам попасу.

Я взобрался в седло. Когда проезжал мимо качелей, услыхал злой голос Шералы:

— Сразу видно, начальство! Ишь, чужую невесту целует… А она-то хороша, тебе не позволила, а ему пожалуйста. Что ты на это скажешь, Токо-байке?

Токо стоял с ним рядом и ничего не ответил.

Я расседлал коня и вернулся в сад; там уже играли в прятки. Время перевалило за полночь. Вся долина Ак-Су, все ее уголки освещены были луной. Где-то коротко прокукарекал петух, ему отозвался еще один. Лениво, как во сне, залаяла собака. Ветер стих, и ни одна травинка не шевелилась, все замерло. Две тени двигались к реке мимо нашей кукурузы и скоро скрылись в кустах на берегу. Я сразу узнал Бейше и Зураке.

Токо и Шералы торчали все на том же месте.

— Бейше и Зураке исчезли. Ты не заметил, куда они спрятались? — спросил у меня Шералы.

Он весь так и кипел от злости; Токо, наоборот, был какой-то весь раскисший — хоть кипяток ему на макушку лей, не двинется с места.

— Я видел, что они пошли к Эски-Алышу, а что?

— Ну, говорил я тебе? — не обращая больше на меня внимания, напустился на Токо Шералы. — Там такие заросли, не то что человека, коня не найдешь! Нашли где спрятаться! Пошли за ними живей!

— Зачем идти-то? Сами придут, — вяло отнекивался Токо.

— Да ты мужчина или нет? — негодовал Шералы. — Они будут черт знает что делать, а ты молча смотреть? Пошли, пошли, там увидим…

Они скрылись за домом, откуда вела дорожка к Эски-Алышу. Довольный, что направил их по неверному следу, я побежал к реке, туда, где разрослись кудрявые кусты, а под ними душистая мята.

* * *

Бежал я очень быстро, сам себе не отдавая отчета, зачем и куда так спешу. То ли возбуждение усталости гнало меня, то ли смутное, не вполне осознанное желание разыскать Бейше и предупредить его о том, что Шералы настраивает против него Токо… У реки я остановился и вдруг с необычайной ясностью, свойственной скорее взрослому человеку, нежели мальчишке моих лет, понял, что предупреждать Бейше ни о чем не надо — он сам знает все и поступает так, как считает нужным, единственно необходимым. Он не может иначе.

Сердце у меня вдруг забилось сильно-сильно. Я присел на песок. Было тихо, только от дома Кыдыгалы доносился смутный гул голосов. Сильно пахло полынью и мятой. Я сидел и думал о Бейше и Зураке, о том, почему им так хорошо вдвоем. Было бы мне хорошо, если бы сейчас со мною рядом оказалась Салия — смуглая девочка с двумя толстыми черными косами, с которой мы сидим на одной парте? В школе я стесняюсь разговаривать с ней, мне неловко смотреть на нее… теперь, здесь, на берегу реки, я узнал, почему это так. И мне хотелось, чтобы Салия была рядом. Я взял бы ее за руку, говорил бы с ней обо всем… Или нет, я написал бы ей письмо. О чем? Я начал сочинять начало…

Проснулся я оттого, что чьи-то сильные руки подняли меня с земли.

— Смотри, Зукеш, это наш Джума, — услыхал я голос Бейше. — Что он здесь делает, дурачок?

Я не открывал глаз, в голове еще плыла дрема.

Зураке рассмеялась негромко и ласково.

— Это вестник моего счастья, — сказала она и поцеловала меня в висок.

Бейше сделал несколько шагов со мной на руках, потом остановился.

— Зукеш, — заговорил он, слегка задыхаясь, — идем прямо сейчас к нам. Я сам скажу матери: вот привел тебе невестку. Идем, обрадуем стариков, а, Зукеш?

Зураке ответила ему не сразу и как-то виновато:

— Потерпи немного, милый! Ведь нашему счастью никто помешать не может, верно? Я твоя, я только тебе предназначена, любимый. Но ты же знаешь, траур по отцу кончается через месяц. Тогда я и приду к тебе в дом, раньше нельзя, обычай не велит. Ладно? Один только месяц, это недолго, милый…

Бейше бережно опустил меня на землю, поставил на ноги, обняв за плечи.

— Сможешь сам идти, Джума?

Я кивнул и двинулся вперед между ними, плохо соображая, куда ступаю. Окончательно я проснулся только к обеду, проснулся у себя в доме, на своей постели. Мама вошла в комнату и, заметив, что я уже не сплю, укоризненно покачала головой.

— Ты погляди на себя, сынок, весь в грязи с ног до головы. Где ты носишься с утра до ночи? Ни поесть, ни попить… Вставай, я нагрела в котле воды, вымою тебя.

— Я сам вымоюсь, — ответил я, протирая заспанные глаза. — А вы идите на свадьбу.

До сих пор мать всегда меня мыла. Но на этот раз мне вдруг стало стыдно раздеваться при ней догола. Мама, должно быть, поняла это, потому что ничего не возразила, а только молча погладила меня по голове и вышла.