После ливня - [100]

— Хватит! Пошли!

И, не оглядываясь, зашагал к дому. Аргын глядел на него в изумлении, но сказать ничего не решился. Поднялся и поплелся за Дыйканбеком.

В то лето, где-то в середине июня, Дыйканбек с Аргыном впервые схватились в открытую. То есть это Аргын впервые выступил открыто против Дыйканбека. Готовился он, собственно, к такой акции самозащиты (как он сам определял) давно. Теперь ему нужен был подходящий момент, которого долго ждать не пришлось. Аргын понимал, что серьезно повредить художнической славе и доброму имени Дыйканбека ему не удастся, но все-таки… Хоть что-то, как говорится.

С тех пор как он стал членом президиума, Аргын не жалел усилий во имя собственных успехов, только ради этого и работал. Дыйканбек вначале не верил, когда ему говорили об этом, потом начал убеждаться сам, а тут произошел и случай, который окончательно открыл ему глаза. С легкой руки представителя министерства, поддержавшего Аргына во время обсуждения, Чалкалмаков под лозунгом «Темы труда, темы огромного социального звучания» выдавал картину за картиной, словно лепешки пек. И потребовал наконец, чтобы его персональная выставка была размещена в большом зале музея.

— Вы должны удовлетворить мою просьбу. Мы, — он произнес это слово с ударением, — не хуже иных прочих. Дайте большой зал музея. Я рассчитал, мои картины как раз заполнят весь зал.

Дыйканбек слушал его молча, глядел на него и думал: «Твоя халтура, которую ты готовишь поточным методом, любой зал заполнит и заполонит…» Ответил, стараясь сдерживаться:

— Ты отлично знаешь, что большой зал расписан буквально по часам на много дней вперед. Я не вижу никакой возможности организовать там твою выставку ни до конца этого, ни даже в будущем году. Мы ума не приложим, как нам втиснуть в перенапряженное расписание художников куда известнее тебя. Многие из них, и старше тебя, и заслуженнее, охотно соглашаются на зал у нас в союзе. Давай твою выставку откроем здесь.

Дыйканбек полагал, что это предложение должно вполне устроить Аргына, но тот поднялся со стула весь бледный.

— В нашем зале все мои картины не поместятся. Я тоже хочу отчитаться перед народом. Ты мне подножку не подставляй.

— Но ведь нет никакой необходимости давать на выставку все, что вышло из-под кисти. Если присутствующие согласны, мы назначим особую комиссию для отбора картин. Зрелых вещей у тебя очень мало, надо работать кропотливее и не прикрываться актуальностью темы, Аргын. Вот тебе мой товарищеский совет: думай больше о качестве, чем о количестве.

Аргын сел, но тут же вскочил снова.

— Один ты работаешь кропотливо, а мы все так, машем кистями, словно осел хвостом. Видали мы твои пейзажи, ты только их и малюешь, а на них и смотреть никто не хочет!

Дыйканбек еле держался, чтобы не сорваться.

— Ты ведь знаешь, что я пишу не одни пейзажи. У меня немало портретов, в том числе и портретов людей труда. Но сейчас речь не обо мне.

— Знаем мы, чьи ты пишешь портреты! Портреты женщин и в особенности артисток… Поднять большую тему тебе не по силам. И только ты один думаешь, что твои пейзажи соответствуют требованиям сегодняшнего дня. Твои темы давно обветшали. И если ты в состоянии понять меня, я тебе тоже кое-что скажу: ты уходишь, ты отгораживаешься от требований государства, прячешься в бытовизм…

Дыйканбек вышел из-за стола, остановился перед Аргыном.

— Давно ли ты стал таким сугубо идейным? Я готов повторить то, что уже сказал: это ты, прикрываясь социальной тематикой, превратился в законченного халтурщика! Понимаешь ли ты, что воссоздать на полотне образ родной земли, по-настоящему раскрыть его — это и значит работать над большой социальной темой? Как работать — это уже другой вопрос, который должен определяться прежде всего мерой таланта… А на твою выставку я лично разрешения не дам, пусть решает комиссия. Я считаю, что ее вообще открывать не стоит, мне никто не давал права пропагандировать халтуру!

— Не все на свете делается по твоему приказу. Не перевелись еще справедливые люди, гражданин бабник. И государственные органы не бездействуют!

Хлопнув дверью, Аргын вышел.

После стычки в союзе Аргын пожелтел, похудел, казалось, гложет его какой-то неведомый недуг. Жене он ничего не сказал о ссоре с Дыйканбеком скорее всего потому, что сам еще не знал, как вести себя в сложившихся обстоятельствах. Дыйканбек преследовал его воображение как некий демон; мысль о том, что этот человек, биография которого в основных чертах ничем не отличалась от его собственной, человек самый заурядный, как считал Аргын, добился серьезного успеха и широкой известности, которая день ото дня рдела, наполняла его сердце горькой и нестерпимой завистью. Аргын ненавидел прежнего друга и почти постоянно думал теперь о том, как навлечь на него неприятности, ударить побольнее. Люди в таких случаях обычно стараются прежде всего найти оправдание собственным скверным поступкам, тогда уже все становится легким и простым, можно и допустимо не только очернить врага, но и уничтожить его. Аргыну нетрудно было доказать себе, что Дыйканбек заслуживает расплаты, гораздо труднее оказалось придумать доступный способ этой расплаты. Начинать открытую борьбу он боялся — понимал, что на это нужно сил побольше, чем у него. Стало быть, нужно искать другой путь. О том, что у всякой честной борьбы есть свои правила и законы, Аргын не задумывался. Для достижения цели все средства хороши — эту несложную догму подлецов Чалкалмаков усвоил и принял с давних пор.