Она плохо спала эту ночь. Тёте Дусе пришлось мазать гусиным салом обожжённые плечи и спину. На следующее утро, улучив минуту, Юлька проверила, откинув подзор: сумка стояла как шлагбаум, чемодан — как часовой.
Перед уходом на работу тётя Дуся, как на грех, велела Гале вымыть полы. Юлька льстиво и настойчиво выпросила у сестры тряпку и развела возле своей кровати на половицах мутные подтёки — дома отродясь полы не мыла.
— Кто ж так моет, на карачках? Давай я! — фыркнула Галя.
— Нет. Сама, — пробормотала Юлька.
Не говорить никому ни слова? Даже Гале?
Тайна повисла у Юльки на кончике языка с той самой минуты, как Пётр укатил на водохранилище.
— Ты чего молчишь? Блинов переела? — спрашивала Галя.
— Я съела один блин. Мне нельзя много для фигурного катания.
— Тю, один! Принести ещё? До фигурного далеко. Баб Кать, Юльке блинцов охота!
— Да не хочу я, с ума сошла…
Юлька в смятении выбегала во двор, под орех, в курятник, где хохлились запертые, чтобы не клевали всходов, куры. Невинно смотреть в испытующие Галкины глаза было выше сил. Юлька истомилась, а Галя словно чуяла что-то…
— Почему не рассказываешь, как на море ездили? В городе долго были? Что делали? Покупали чего?
— Да нет как будто… На море съездили очень хорошо.
Про Жанну Юлька не утерпела, выложила всё. И как её у медпункта подобрали, и какие на ней купальник с тапками были, и как в море с Петром далеко плавали. Но тут Галюха повела себя иначе. Оборвала с жаром говорившую Юльку:
— Ты про Жанну поосторожней. Уплыли далеко, то да сё… Петрунька не любит, когда в его дела нос суют.
— Я не сую, — обиделась Юлька. — Противная она, эта Жанна.
— Сама хороша. Жанна Петруньке рубаху крестом вышила!
— Как — крестом?
— Мулине разноцветными. По канве. Видала моточки?
— Моточки я, конечно, видела. Всё равно противная.
— Затвердила сорока…
— А зачем она всё «Петруша» да «Петруша»? Смотреть неприятно.
— А ты не смотри. Сама о нём поменьше думай! — Галя вдруг вспыхнула и залилась, как маков цвет.
— Я? Что ты сказала? — Юлька готова была одновременно и сквозь землю провалиться, и на сестру с кулаками броситься.
А та безжалостно и бесстрашно, скрестив на груди тонкие руки (любимая её поза), сыпала и сыпала словами, точно булавками колола:
— Думаешь, я ничего не заметила? Вчера, когда умываться ему подавала, на что ковш у меня из рук выхватила? «Я сама, я лично…» — передразнила Галя так похоже, что Юлька прикусила губу. — И свитер свой попугайский в такую теплынь ни с того ни с сего нацепила. Похвалиться! Неправда, скажешь? Я всё приметила, всё! Меня не проведёшь!
Юльку кидало то в жар, то в холод. Углядела, глазастая! И про свитер — Юлька чуть не задохнулась в нём, и про ковш упомнила. «Попугайский свитер»… Юлька сказала наперекор, кривя рот:
— А вот и неправда. И не всё знаешь. Про Петра… И про меня.
— Небось вчерашнее что утаила? То-то как сонная муха бродишь.
— Не скажу.
— Ах так?
— Да, так.
— Ну и скрытничай! Подумаешь… Модница! Воображала! А ещё подруга, родная, из Москвы… — Галя топнула босой ногой, выбежала с терраски, хлопнув дверью так, что та задребезжала.
Вот и повздорили они…
Юльке стало одиноко, грустно. Но самолюбие и тщеславие не позволили кинуться за сестрой.
Галка убежала на автобус — практика на винограднике ещё не кончилась. Юлька побродила в огороде, по усадьбе. Заглянула под орех. Там было прохладно, сумрачно. Дальше, к плетню и развороченной скважине, не пошла: побаивалась бычков, которых по-прежнему гоняли пастись в ИХ долину, — вдруг забредут к калитке?
Баба Катя полола в огороде морковь. Шурка куда-то убежал, дядя с тётей, как и Пётр, на работе. Все заняты, в доме пусто, в саду пусто, делать нечего… Проверить опять, что ли, помпу?
Подстёгивало Юльку и любопытство. Что же за помпа такая? Для чего? Почему Пётр не «сховал» её где-нибудь в сарае за поленницами, а доверил ей? Зачем она Петру? И подарок для всех при чём?
Юлька решилась.
На цыпочках вернулась в свою комнату. Нетронутая все эти дни гитара привычно и спокойно висела над кроватью. Увидя в тёмном экране телевизора своё изображение, Юлька чуть не вскрикнула — дурочка, это же она сама! Всё тихо, только муха жужжит за тюлевой шторкой.
Подняв кружевной подзор, раздвинув чемодан и сумку, Юлька вытянула за верёвку коробку с наклейками. Села на коврик, стала читать наклейки. Компрессорный завод имени кого-то незнакомого в г. Днепропетровске — понятно; выпуск… года, №…, марка… — тоже понятно; «Не кантовать!» — слово незнакомое совершенно. Больше ничего в наклейках разобрать нельзя… А на коробке зачем-то нарисованы красный зонтик и громадная рюмка.
А что, если развязать, приоткрыть, глянуть одним глазком? Коробка-то не запечатана! Юлька подёргала верёвку, та сползла легко.
Содержимое было явно не по размеру, гораздо меньше, и завёрнуто в промасленную бумагу. На дне лежала книжонка со штемпелем «дата продажи» (вчерашний день) и ценой — 85 руб. Ух ты, дорогонько! Где же Пётр взял деньги — тётя Дуся ведь не дала? Может, у Жанны?
На обложке имелся снимок — какая-то странная круглая штуковина с трубочками. И заглавие: «Электронасос «Днепр».
Это было понятно! Значит, помпа — обыкновенный электронасос и уложена просто в коробку от телевизора или радиоприёмника.
