Помнишь, земля Смоленская... - [65]

В воздухе стоял запах дыма, бензина, горячего металла; раненые сражались с фашистами, пока не погибали, и звенел, звенел, звенел налитый гневом, злым отчаянием голос Маркова:

— За мной, за мной, вперед!

И противник дрогнул, немецкая пехота отступила, танки тоже начали отходить, меняя направление: четыре машины двинулись на север, где был окружен батальон Орлова, четыре — к батарее Бровки, расположенной под деревней Сенино.

На батарею сигналами ракет немцев навел Лайкин.

Когда танки открыли по батарее огонь, торопясь сломить сопротивление артиллеристов и прорваться вперед, чтобы смять орудия и прислугу стальными гусеницами, Бровка приказал выдвинуть орудия из укрытий, развернув их в лоб против фашистских танков. Сам он, стоя возле лафета орудия, которое наводил на танки расчет Рыгора Буравкина, выпустил в сторону приближающихся стальных машин четыре сигнальные ракеты, давая знать, что он начинает бой с немцами, и вслед за этим тяжко громыхнули наши пушки, в упор стреляя по фашистским танкам.

Танки все шли на батарею, изрыгая ответный огонь.

Между ними и батареей разгорелась жесточайшая перестрелка. Расчеты, которыми командовал Бровка, не успевали заряжать орудия. Возможно, батарейцы и не выдержали бы этого поединка, немецкие танки в то время наводили страх не только на пехоту, но и на нашу артиллерию, еще не приноровившуюся к борьбе с ними. Стоило, однако, бойцам взглянуть на своего командира, как их охватывал стыд за минуты слабости: Бровка, не прячась от огня, с грязным, закопченным лицом, по которому лился черный пот, перебегал от расчета к расчету, сам уточнял прицел, возбужденно покрикивал:

— Бейте по головному танку! По головному! Так его, сволочь поганую! Огонь! Огонь!

Артиллеристы молчаливо переглядывались друг с другом: ну и бесстрашный у нас командир! Шустрый, расторопный, горячий, как язычок пламени! За таким пойдешь в огонь и в воду…

Им все-таки удалось подбить головной танк, башню у него заклинило, он волчком завертелся на одном месте, новым выстрелом ему протаранило бок, танк загорелся… Немцев потеря головного танка не остановила, остальные все перли вперед, артиллеристы уже слышали лязг стальных гусениц, и если до этого снаряды танковых пушек пролетали мимо цели, то теперь с каждой секундой они стреляли все точнее и вывели из строя два артиллерийских расчета.

Бровка приказал бить по врагу прямой наводкой, и батарейцы подожгли еще два танка.

Четвертый повернул назад.

Бровка вздохнул, вытер пот со лба, присел на землю, глядя перед собой невидящим взглядом.

Танковую атаку они отразили, но успех достался им дорогой ценой. Возле орудий лежали убитые бойцы, и кровь уже не сочилась из их ран.

Над ними склонились живые. С каким-то мрачным недоумением всматривались они в побелевшие лица погибших товарищей. Молча прощались с ними. И у каждого под сердцем растекался холодок… Впервые они встретились так близко со смертью.

Многих ранило осколками снарядов, разорвавшихся в расположении батареи. Товарищи оказывали им первую помощь. Отправить их было некуда — батарея дралась с врагом в одиночестве, изолированная от остальных подразделений полка, потерявшая связь с командованием…

И раненые артиллеристы, наспех перевязанные, шли, ползли к своим орудиям — чтобы достойно встретить новый натиск врага, чем можно помочь своим товарищам.

Батарея Бровки приняла первое боевое крещение, и из этого сурового испытания артиллеристы вышли не сломленными, а, наоборот, почувствовали в себе еще большие силы и решимость громить врага; вид убитых товарищей не испугал их, а наполнил их души лютой ненавистью к фашистам. Сумрачные их лица словно затвердели — и все, как и Бровка, молчали. После того как бой кончился, никто не проронил ни слова.

* * *

В полку уже не было ни одного подразделения, которое не сражалось бы с врагом. Правда, связь между ними и штабом полка постоянно прерывалась, и, в сущности, каждый батальон, а то и рота и взвод вели бои сами по себе, сообразуясь с обстоятельствами и конкретными действиями противника.

Майор Миронов уже не столько отдавал распоряжения, сколько мучал вопросами начальника штаба капитана Шишкина: где батарея Бровки, где батальон Орлова, где минометчики?

Чаще всего Шишкин в ответ только разводил руками. Сведения о судьбе тех или иных подразделений приходили в штаб полка самые обрывочные.

Выяснилось, что батальон Орлова попал в окружение. Но насколько успешно он отбивается от немцев, какие понес потери, в каком направлении пытается прорваться и каков результат этих попыток — было неизвестно. Рота минометчиков, замыкавшая колонну второго батальона, по слухам, распалась. Вроде бы их командир с горсткой своих бойцов пробрался в расположение батальона Орлова, больше о нем никто ничего не знал. Миронову оставалось полагаться лишь на остатки первого батальона и четвертого, командование которым принял на себя Ехилев, но особенно на менее потрепанный второй батальон капитана Вербы и на батарею Бровки.

О том, что батарея цела и действует, Миронов мог судить хотя бы по тому мощному обстрелу, какому подвергла она сенинское кладбище. Потом орудия смолкли, Серов отправил к Бровке группу связистов, но связи с батареей до сих пор все не было. Она дала знать о своем существовании немного спустя громом новых залпов; Миронову донесли, что к батарее направились фашистские танки и, видимо, Бровка завязал с ними огневой бой. Миронов послал к батарее двух связистов с приказом Бровке: держаться до последнего, не дать танкам пробиться к пехотным частям и к штабу полка. Но удалось ли его посланцам достичь батареи, Миронов не знал. Он вызвал к себе Серова, тот явился потный, запыленный, с каким-то обреченным выражением лица: как ни старались его связисты, но им пока мало чего удалось добиться, и Серов ждал от майора разноса.