Помнишь, земля Смоленская... - [59]

— Товарищ командир!

— Ну, что тебе?

— Там фашисты, товарищ командир. — Паренек вытянутой рукой показал направо от дороги. — Они с ночи во ржи засели.

— Тебе-то откуда это известно?

— Да мы с ребятами… Мы же знаем, что немцы уже близко… Ну, разведали тут все вокруг.

Хониев усмехнулся:

— Развелось, гляжу, разведчиков!

— Мы все по правилам, товарищ командир! Пробирались во ржи по-пластунски, чтоб никто не мог нас заметить.

Хониев легонько сжал ему плечо:

— Ты потише говори… разведчик. Не дома ведь, чтоб во весь голос-то орать. Так что вы увидели?

— А немцев тьму-тьмущую, с пулеметами, орудиями.

Хониев ласково потрепал паренька по спине:

— Ох, разведчик, разведчик… Ты сам-то откуда будешь?

— Я сенинский. А учился в Демидове, в десятилетке. Мы вот по этой дороге в школу ходили. Знаем эту местность как свои пять пальцев.

— Вон как!

Хониев нахмурился. Нет, не может быть, чтобы оказались ложными и лишь случайно совпали сведения, сообщенные и Риммой, и стариком, а теперь вот этим подростком. Зря комполка не придал им должного значения. Немцы-то, видать, и вправду надумали заманить 46-й полк в западню. Впрочем, его и заманивать не надо — сам, по выражению деда, лезет на рожон.

Беда, говорят, не предупреждает о своем приходе. Неужели она затаилась здесь, в этой желтой неподвижной ржи, вытянувшейся в рост человека?

Хониев не спал всю ночь, глаза у него к рассвету стали слипаться, но слова белобрысого паренька прогнали сон, он провел ладонью по лицу, словно стирая остатки дремоты, спросил:

— Так ты, значит, школьник?

— Уже в восьмой перешел, товарищ командир, — солидно, подражая степенности взрослых, ответил паренек, в который уж раз поправляя свою фуражку.

— Ну, совсем мужик! — с доброй иронией похвалил его Хониев. — Как звать-то тебя, братец?

Видя, что с ним разговаривают как с большим, парень приосанился, застегнул на все пуговицы свою линялую, в бледный горошек косоворотку:

— Митька. — И тут же торопливо поправился: — Дмитрий.

— Что ж, Дмитрий, прими от меня командирское спасибо. — Хониев вздохнул. — Только как бы ты уже не опоздал со своими сведениями…

У Мити загорелись глаза:

— Так вы мне верите? А то другие прогоняли меня, даже и не выслушав толком. Я несколько раз к вашей колонне подходил, хотел предупредить насчет фашистов, а ваши командиры только рукой на меня махали: мол, иди домой спать, мы тут и без тебя разберемся.

— К кому ты подходил?

— Не знаю. У всех пистолеты в кобурах, — значит, командиры. Ваша колонна тогда еще через Сенино шла…

Митя, вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, поглубже нахлобучил на голову свою фуражку. Он шел рядом с Хониевым, поглядывая на него испытующе: поверил тот ему или нет?

А Хониев хмурился, предчувствие близкой беды сжало ему сердце. Он внимательно, с тревогой осматривался по сторонам… Надо бы послать связного к Орлову, предостеречь его от возможных сюрпризов, которые готовит враг. И нескольких бойцов не мешало бы отправить в разведку — и вперед, и влево, и вправо.

Но только он подумал об этом, как по дороге ударили вражеские орудия, тишину разорвал треск автоматов, татаканье пулеметов — батальон попал под сильнейший обстрел, и поскольку никто не ждал, что враг обрушит на них сокрушительный огонь именно в это время, именно на этом участке дороги, то бойцы растерянно заметались, не зная, куда спрятаться от огневого шквала, и лишь спустя минуту-другую большая часть орловцев шарахнулась влево от дороги, бойцы беспорядочно попадали на землю, подминая под себя колосья ржи.

А немцы все палили и палили — из орудий, пулеметов, автоматов. Дорога и поле вспучились разрывами — земля черными фонтанами летела вверх. Свист пуль слился в один щемящий звук; быстрый, горячий свинец срезал колосья — по ржаному полю словно прошлась огромная коса.

Рожь скрывала бойцов третьего батальона, и невозможно было определить, сколько уже в батальоне убитых, сколько раненых… Но, судя по всему, батальон понес большие потери.

Хониев, тоже залегший во ржи, приподнял голову, стараясь угадать, откуда ведется бешеная стрельба и где сейчас бойцы его взвода. Но сквозь густо стоявшие стебли ржи ничего не было видно, только слышались отовсюду стоны, вскрики и злая, от сердца брань… И взрывалась земля, и пули летели со свистом, и скошенные ими колоски ударялись, как мертвые кузнечики, о каску Хониева, набились ему за воротник, щекоча кожу. Он левой рукой смахнул с шеи колючие колосья, снова попытался привстать, но свист пуль пригнул его к земле. Все тело у него покрылось холодным потом. Что же делать? Надо что-то предпринимать, нельзя же, чтобы бойцы лежали вот так, в страхе и оцепенелости, не видя друг друга, не зная, что творится вокруг. Где сейчас Орлов? Где Хазин? Вот она, настоящая война… Хониев теперь понимал, почему пятились от немцев наши части. Что делать, что делать?

Еще на дороге он успел приметить, что самый мощный шквал огня налетел на них справа. Надо собрать взвод, ринуться на врага, перебежав дорогу, и, прячась во ржи, вести по фашистам огонь — пусть даже не прицельный, но плотный, упорный.

Оттянув затвор автомата, он поднялся рывком, крикнул во всю мочь: