Помнишь, земля Смоленская... - [57]

— Не выдумывай, Синицын. Римма останется в Сенине. Скоро нам в бой, и неизвестно, что нас ждет. Девушкам вообще нечего делать на войне.

Чья-то легкая рука мягко легла Хониеву на плечо, он оглянулся и увидел рядом с собой Римму; взгляд у нее был молящий и настойчивый.

— Товарищ командир, ну прошу вас; у меня мама, когда отец служил на границе, работала в медчасти, кое-чему и меня научила. И в школе я сдала нормы на ГСО, умею оказывать первую помощь. Возьмите меня с собой, я не буду вам обузой, ведь бой вам, наверно, предстоит тяжелый, будут раненые… Я о них позабочусь. Я, если надо, и стрелять смогу…

Она говорила быстро, возбужденно, не давая Хониеву и слова вставить, а когда, вдохнув воздух, сделала вынужденную паузу, лейтенант произнес:

— Римма, поймите, вы же еще очень молодая. Нам дорога ваша жизнь… Не вправе мы тащить вас за собой в пекло.

— Ой, как будто у вас во взводе одни старики! Вы же свои-то жизни не жалеете. А я, честное слово, стану беречься. Я под пули не полезу, я ведь нужна буду вашим раненым…

— У нас найдутся санитары из мужчин.

— Ой, сравнили! Они же медведи косолапые. А я раненого и перебинтую бережно, и словцо ласковое скажу… Возьмите меня!

Синицын шел возле, смущенно покашливая, глядя себе под ноги. Хониев, покосившись на него, подумал тепло: «А ведь Римма хочет быть к тебе поближе. И тебе с ней неохота расставаться. Война идет, а ваши молодые сердца тянутся друг к другу. Ну что ей ответить? Она ж теперь от меня не отстанет». Он внимательно посмотрел на Римму. И только теперь заметил, что одета она совсем по-другому, чем тогда, когда явилась к ним на берег Каспли. И когда только и где она успела переодеться?

Она уложила волосы в строгую прическу, накрыла их шелковой косынкой (подарком Шевчука), завязав ее под подбородком. На ней был неброский черный костюм, на ногах — сапожки. Создавалось впечатление, что, еще перед тем как кинуться на розыски их части, она уже решила прибиться к их взводу.

Хониеву вдруг вспомнился фильм «Чапаев», который он смотрел несколько раз, и пулеметчица Анка из этого фильма, храбрая, отчаянная; пришло ему на память и все то, что, он слышал о подвигах молоденькой калмычки Нармы Шапшуковой, которая в гражданскую войну сражалась с белогвардейцами в Первой Конной.

— Ладно, — смилостивился он наконец, — пока пойдемте с нами, а там посмотрим.

Римма благодарно взглянула на него, и когда они повстречали головной, хониевский взвод, уже приближавшийся к деревне Сенино, то Синицын и Римма отделились от лейтенанта, снова возглавившего колонну, и бок о бок зашагали в общем строю.

Первые подразделения полка миновали Сенино, двигаясь по направлению к Колотовке. Батальон Орлова на исходе ночи уже подходил к речке.

А на другом ее берегу и справа от дороги противник ждал наши части. Он уже давно пристально следил за их продвижением, заранее зная о намерениях 46-го полка. Черные зевы орудий, черные зрачки автоматов и пулеметов были нацелены на наступающих, но пока на будущем поле кровавого боя царила тишина.

И в тишине этой шли, шли забайкальцы навстречу большому бою, большой беде…

Глава четырнадцатая ЗАСАДА

Когда третий батальон с первым взводом в голове вступил на дорогу, ведущую через ржаное поле из Сенина к Демидову, Хониев подумал: «Это — тропа войны…»

Да, пока они были и даже дрались с врагом на обочинах войны. Но она вот-вот, как черный вихрь, втянет их в свой водоворот…

Война… Она началась нежданно — как возникает в степи, в спокойную погоду, зимний буран; но уж если он разбушуется, то надолго, и тогда не укрыться от него, не спастись.

Война своей алчностью и бездушной жестокостью напоминает змею, которая, нападая на гнезда, пожирает и птиц, и их птенцов.

Недаром говорят калмыки: нет большего счастья чем жить без болезней и войн. И еще они говорят: нет такой войны, когда бы кровь людская не хлестала, как проливной дождь.

Невольно Хониеву вспомнилось, как его мать, когда он был совсем еще маленьким, убаюкивая его, молила бога: «Пусть мой сын никогда не узнает войны! Пусть поля живородящие никогда не превратятся в поля брани!»

Вовеки для людей война была страшнее слепых стихий. Ведь ее разжигали самые злые силы на земле. И если буран зимой обрушивался лишь на малые участки степи, застигая там путников-одиночек, если засуха летом опаляла хоть и обширные поля и луга, но не повсюду же, если от землетрясений страдали лишь отдельные города и поселки, то война охватывала целые народы.

Но поскольку она не возгоралась сама по себе, а порождали ее недобрые, захватнические помыслы чингисханов, наполеонов, гитлеров, то, значит, не была она никогда такой уж неожиданной?

И Хониеву припомнилось, как мудрые хотонские старики, обращаясь к джигитам, вернувшимся домой с военной службы (сам Мутул учился тогда еще в начальной школе), строго предупреждали их: «Не думайте, что ваша служба уже кончилась. У нашей Родины много врагов, они только и ждут своего часа, чтобы напасть на нас. Помните, в покое они нас не оставят. Держите порох сухим, будьте готовы к грядущим схваткам. Вот если вы выйдете из них целыми и невредимыми, защитив Отчизну от врага, то лишь тогда вправе будете вздохнуть с облегчением и сказать: теперь — конец нашей службе…»