Помнишь, земля Смоленская... - [54]

Майор поднял на старика свой холодный, подозрительный взгляд:

— Это ночью-то? Что же ты там делал?

— Дык это… верно они говорят: сидел… На завалинке.

У старика выпали уже почти все зубы, и он шепелявил.

Майор насмешливо сузил глаза:

— Сидел? В кромешной темноте? В безлюдной деревне? Самое сейчас подходящее занятие — в одиночестве звездами любоваться…

— Это зачем… звездами? — обиделся старик. — Годы у меня преклонные. Не спится ночами. Я и сижу на воздушке́… Думаю… Чичас-то есть о чем подумать…

— Сократ выискался, — снова жестко усмехнулся майор. — Куда же все твои односельчане подевались?

— Дык, сынок… В лес все ушли. Ведь, того и гляди, немцы вот-вот появятся…

— Так… И ты, значит, остался поджидать немецкую армию? Почему не ушел в лес вместе со всеми?

— Дык куда же мне? Силов-то совсем уж нет… Одной-то ногой я уж в могиле. Да и какой резон мне избу-то свою покидать? Я тут родился, тут мне и доживать свой век.

— Под немцами? Ты ведь считаешь, что они придут в твое село?

— Придут, сынок, всенепременно придут. Такая у них силища — все прут да прут…

— И тебя радует это?

Старик вскипел:

— Да на кой ляд они мне сдались? В этой землице схоронены и деды мои, и прадеды. И все они живота не жалели, защищая родной очаг, милую сердцу Смоленщину, край русский… Кто тут только не побывал: и псы-лыцари немецкие, и польские паны, и шведы, и хранцузы со своим Бонапартишкой. И доблестные предки мои таким хлебом-солью их встречали, что они только и думали, как поскорей ноги отсюда унести. А ты говоришь: я немцу радый. Дык мне с этими гансами-то уже привелось биться, и в первую мировую, и в гражданскую. Много они тут нашей крови пролили. Дык и мы в долгу не оставались.

— Ты мне своими побасенками-то голову не морочь, — рассердился Миронов. — Тут логика простая: если все ушли из деревни, а ты один остался, значит, вознамерился ждать немцев…

— Немцев? — Старик остро взглянул на Миронова. — А может, вас? Не все ж, думаю, нашим-то от немца улепетывать, может, дай-то бог, придет времячко, и опомнятся наши ребятки, повернут обратно да дадут фашисту коленом под зад? Этому ведь даже поверить невозможно: солдаты русские, все рослые как на подбор и силушкой не обиженные, через нашу-то деревню не на немцев шли, а от них драпали, валом валили на восток, к Смоленску…

— Но-но, старик!

— А ты не «нокай», не запряг. Несладко правду-то слушать? А так все и было, как я говорю. Или неведомо тебе, что наши и Ярцево, и Рудню, и Демидов оставили? Сынок, когда ж конец-то этому будет? Сердце уж все изнылось, — старик взялся за грудь, — болит тут все. Не видела еще наша земля Смоленская такого позора… Завсегда-то русские с ворогом как львы дрались, а тут… всё вспять, всё вспять…

— Ты, старик, брось это, — хмуро сказал Миронов. — Плетешь тут всякие небылицы…

— Кабы небылицы! — вздохнул старик.

— Да, наши части пока отступают. Но отступают, изматывая врага, уничтожая его живую силу. — Майор словно самого себя убеждал в чем-то. — Да вот, ты же сам видишь, мы-то движемся на врага!

— На Демидов, что ли?

— А куда, это тебе знать не положено.

— На Демидов, — утвердительно сказал старик, и глаза у него тревожно, лихорадочно заблестели. — И это вы зря, сынок! Это зря! Хошь я и жду не дождусь, когда война переломится, а на Демидов вам никак нельзя. Там немцев — туча.

— И этот туда же! — раздосадованно проговорил Миронов. — Что вы все как сговорились: на Демидов нельзя, на Демидов нельзя. Да что там, все гитлеровское войско скопилось?

— Все не все, а фашистов там порядком… И в городе, и перед городом. И вот те крест, — старик перекрестился, — вам в самую пору назад поворачивать. Не то угодите в засаду — как в раскрытый мешок. У них там и танков, и орудий — несть числа…

— Да откуда тебе это известно?

— Мы местные. Мы все знаем. Перед Демидовом-то поле ржаное, так от фашистов там черным-черно. Копошатся, как муравьи, с самого вечера. Не веришь, сынок? — Старик брякнулся на колени и, сняв шапку, снова осенил себя крестным знамением. — Богом клянусь!

— Мы в бога не верим.

— А ты, сынок, — старик резанул по майору проницательным, мудрым взглядом, — вроде и из людей-то никому не веришь.

— Кому надо, верю. Ишь как размалевал противника, будто сильней его и зверя нет!

— Дык куды вы против него со своими ружьишками? Где самолеты-то ваши? Танки? Были б, так я бы грохот слышал, хоша и туг стал на ухо… Только вон как тихо кругом… Выходит, у тебя одна пехота. Это ты с ней-то хочешь фашистскую сталь из Демидова вышибить? Ох, сынок, вспомни пословицу: семь раз отмерь, один раз отрежь. Послушайся меня, старого, не веди ты своих солдатиков на верную погибель.

— Все ты врешь, старик!

— Какая польза мне врать?

— Уж не знаю, какая. Не знаю, с чего ты поддался пораженческим настроениям.

— Какие уж тут пораженческие, когда под немцем-то вон сколько земли нашей. Ох, сынок, полезете на рожон, так фашисты перебьют вас, как кутят.

— Ты уж, дед, заодно всю Россию им отдай.

Старик покачал головой:

— Об Россию они зубы обломают, Россия большая. Как бы немец ни рвался в глубинку, а далеко его наши ребята не пустят. Ведь не пустите, а?