Помнишь, земля Смоленская... - [52]

— Ты же видел плакат нашего комсорга. Он зря медаль не пририсовал бы.

— А когда я ее получу?

— Комбат уже подписал и отправил в штаб дивизии наградные документы.

Синицын некоторое время молчал, слова Хониева окрылили его, и он уже представлял себе, как идет по Смоленску под руку с Риммой, а на груди маленьким солнцем сверкает новенькая медаль…

Предстоящего сражения с фашистами он не боялся, полагая, что оно будет таким же, как и недавняя схватка в лесу. А тогда ему удалось преодолеть чувство страха, он в шутку говорил потом, что свой страх он оставил у немцев, когда добывал там «языка». И теперь, мол, у фашистов — на один страх больше…

Эх, да он, если нужно, притащит еще хоть взвод немцев, лишь бы поскорее кончалась война. Вот отобьют они у фашистов Демидов, погонят врага дальше на запад. В ноябре кончается срок его армейской службы. И он тогда вернется в эти края, разыщет Римму, и они каждый вечер станут приходить на берег Каспли, речки, подарившей ему любимую…

— Товарищ лейтенант!

— Слушаю, Синицын.

— Как вы думаете, Римма будет меня ждать?

— А вы что, уж в вечной любви друг другу поклялись?

Синицын покраснел:

— Что вы, товарищ лейтенант… Я ведь… это… за девушками-то и ухаживать не умею. Честное слово, я прежде-то их как огня боялся.

— Ох, не верится, что ты такой стеснительный! Когда ты Римму из леса привел, щеки у нее так и горели. Уж не целовались ли вы там?

У Синицына и самого лицо от смущения полыхало огнем:

— Вы скажете, товарищ лейтенант! Я и глянуть-то на нее не решался…

— Значит, у меня был обман зрения. Мне ведь показалось, что ты глаз с нее не сводишь.

Саша вздохнул:

— Значит, заметно было?

— Да у тебя все, что ты чувствуешь, на лице написано. Но неужто ж вы с ней так ни о чем и не поговорили?

— Она-то не умолкала… А я…

— А ты молчал, как красная девица? Вот уж не поверю, чтоб смельчак, притащивший громадину фашиста как бревно какое, робел перед девушкой, которая ему нравится, — нет, так не бывает. Ведь она понравилась тебе, а, Саша?

— Ага. Очень. Сам не знаю, как такое случилось, честное слово. Только когда я с ней рядом шел, я… это… весь как будто одеревенел. И язык у меня отнялся. С немцем-то схватиться проще. А вот с какого бока подойти к девушке, которая тебе приглянулась?

— Мне, Саша, трудно тебе что-нибудь посоветовать, у меня никогда таких проблем не возникало, я лично в подобных ситуациях шел напролом. Но тут все от характера зависит. Одно могу тебе сказать: любишь — люби. А все остальное, как говорится, приложится. Ты хоть адрес-то у нее взял?

— Ага. Вот он. — Синицын хлопнул ладонью по карману гимнастерки.

— Ну, хоть тут не оплошал.

Ночной мрак стал совсем густым, осязаемым, как деготь, а тишина — плотной, давящей.

И среди этого мрака и тишины змеей, грозящей ужалить, притаилась война. Война была вокруг, позади и впереди, в прошлых днях и в грядущих.

И странно, подумалось Хониеву, что вот в такой угрожающей, настороженной обстановке он и Синицын разговаривают о любви. А может, и не странно, а вполне естественно, что любовь не победить, не подмять под себя никакой войне? Это ведь у Горького есть такая поэма — «Девушка и смерть»? Там любовь сильнее смерти. Но и тут, на Смоленщине, леденящее дыхание войны не в силах затушить любовь, она овевает сердца бойцов, и они согреваются и расцветают, и войне никогда с ней не сладить, потому что война — нечто преходящее, а любовь вечна, она идет по земле легкой уверенной поступью, перебросив через плечо смоляную косу, такую, как у его Нюдли и у Риммы, и на голове у нее развевается шелковая узорчатая косынка, наподобие той, которую подарил Римме Шевчук…

Кто-то тронул Хониева за локоть. Это был связной от Орлова:

— Товарищ лейтенант! Комбат вызывает вас к себе.

Хотя они совсем недавно виделись, Орлов крепко пожал Хониеву руку:

— Ну как, ваш взвод готов к новым боям? В первом сражении вы неплохо себя показали.

— Нам плохо воевать нельзя, товарищ капитан. Не то немец нас до Урала погонит.

— Дай бог, чтобы ваши слова были подкреплены делами. М-да… Я вот лично убежден, что в наших войсках ни у кого нет такого намерения — воевать плохо. Однако… где мы — и где немцы? Вот то-то и оно…

— Так ведь фактор внезапности, товарищ капитан…

— Да, фактор внезапности. Он сыграл свою роль… в начале войны. Но война-то длится почти уже месяц. Ладно, оставим эту горькую тему. Я еще раз перечитал ваше донесение в штаб полка. Так вашим разведывательным поиском установлено, что наш левый фланг в безопасности?

— Да, ни в Дедове, ни в Марченках немцев нет. Деревни вообще пустые: жители, опасаясь боев и прихода фашистов, прячутся в лесах.

— Вам все-таки удалось с кем-нибудь побеседовать?

— Да, с одной девушкой. Сама она из Рудни. И сообщила, что Рудня занята врагом.

— Это не расходится с данными полковой разведки. И учтено штабом. Что еще вы от нее узнали?

— Она видела, как позиции немцев были обстреляны какими-то необычными снарядами. Они летели в воздухе, как хвостатые кометы. И взрывались с громоподобным звуком. Среди немцев поднялась настоящая паника.

— Да, тут, видимо, испытывается новый вид оружия. И все-таки нам пока надо надеяться в основном на наши винтовки и штыки. У нас обычных-то орудий не хватает…