Помнишь, земля Смоленская... - [51]

Бойцы старались ступать неслышно и не разговаривали друг с другом, над дорогой стелился лишь легкий шорох шагов, а вокруг стояла такая тишина, как будто в мире все вымерло, и не было уже никакой войны, и не было врага впереди, и травы, рожь, леса — все застыло, скованное тьмой и покоем.

Но Хониев понимал, как обманчивы эти покой и тишина. Сам он испытывал какое-то возбуждение, его лихорадило от предвкушения атаки. Он знал, что враг оказывает жестокий нажим по всей линии фронта, бросив в бои мощную технику, авиацию и танки, и наши войска откатываются, а многие части уже оказались в окружении, но его это не обескураживало, ведь он знал также, что на фронт посылают новые части, вот как их забайкальскую дивизию, и должен же когда-нибудь наступить перелом в этой войне, почему же ему не наступить в ближайшее время? Они-то ведь пока не отступают, наоборот, им предстоит атаковать фашистские войска, вступить в бой за город, занятый немцами, вышибить их оттуда и двинуться дальше, вперед! Хониев чувствовал душевный подъем, он заранее представлял себе, как они ворвутся в Демидов, по какой улице устремятся на врага. Наверно, по главной. И она, как все центральные, самые длинные улицы в наших городах, наверняка носит имя Ленина. У них в Элисте тоже есть улица Ленина, она начинается от аэроклуба, в центре на ней находятся Дом Совнаркома и главпочта, дальше, по левую руку, элистинский парк, а на другом краю города улица переходит в Ставропольскую дорогу, там, где высятся два старых ветряка.

Он так ясно видел в эту минуту перед собой план родной Элисты, пересеченной улицей Ленина, словно по этой улице и должен был вести за собой свой взвод.

А что? Ведь в Демидове главная улица, он уверен, приблизительно такая же…

И Хониев теперь видел себя и свой взвод на этой улице…

Слышал же он за собой тяжелое дыхание своих бойцов: им давили на плечи ремни винтовок и автоматов, а кроме того, они обвешали себя гранатами — у кого болтались на ремнях по две, по три, а у кого даже и по четыре, и нагрузились боеприпасами, набив патронами сумки и ранцы. Ведь кто знает, как их будут снабжать боеприпасами во время боя?

Хониев больше всего боялся за Мамедова, который на учениях вечно отставал и попадал во всяческие нелепые передряги. Но Мамедов вышагивал споро и, казалось, не чувствовал тяжести ручного пулемета, который нес, перекладывая с одного плеча на другое. Он даже, жалея своего напарника, второго номера, еле тащившегося по дороге, взял у него два диска. Верно, пришло к нему второе дыхание, если пулемет для него не тяжелей винтовки.

И Хониев подивился про себя: поди ж ты, этот боец, который в мирной обстановке считался у него во взводе самым неумелым, неуклюжим, здесь, на фронте, подтянулся и неплохо проявил себя в бою у Красного большака.

А Синицын? Как он драпал тогда под Ельней, бежал, как заяц, от станции к роще, устрашась воя и разрывов фашистских бомб, бросив в панике оружие и каску. А ныне? Он без боязни смотрел в лицо смерти, променял уютное местечко возле кухни на тяготы и опасности походной, окопной жизни в стрелковом взводе. Он ведь сам, добровольно к ним напросился, и дай бог, чтобы все бойцы взвода воевали бы так же, как этот невидный, веснушчатый паренек.

Нет, нельзя судить о человеке по его внешности или по первому впечатлению. Важно, какой он с самой изнанки, как выдержит не только изначальное серьезное испытание, но и все экзамены, которые устроит ему жизнь. Люди в длинном ряду таких испытаний и раскрываются, и закаляются. Проверяются на прочность. Показывают, на что они способны на пределе сил и возможностей.

И неправильно думать о Мамедове, о Синицыне, что они оказались молодцами, — видно, и раньше в них было что-то такое, что на передовой сделало их богатырями. Чудес не бывает. Просто в обычных обстоятельствах не всегда распознаешь в человеке суть его характера, она может проявиться в обстоятельствах как раз исключительных.

В пути всегда тянет на размышления, особенно когда шагаешь вот так размеренно, в общем строю.

Да, его ребята в недавнем бою не подкачали. Они впервые увидели, как льется кровь, как падают люди, сраженные пулями, услышали стоны раненых, предсмертные хрипы и не дрогнули, не испугались, выстояли перед врагом наподобие гранитной стены. А те из его бойцов, которые сами были ранены, терпели боль, стиснув зубы, не издав ни звука. Этот бой огненной своей рукой словно прощупал мускулы у забайкальских богатырей, проверил, насколько они сильны, выносливы. Да, теперь Хониев мог сказать про своих ребят: проверенные бойцы. И потому новые бои его не страшили…

Хониев мысленно сравнивал этот бой с тоненьким предисловием к толстой книге: несмотря на свою краткость, оно все-таки дает какое-то представление, сообщает определенные сведения обо всем произведении.

Первый бой, который пришлось выдержать его взводу, позволял Хониеву уверенно смотреть в будущее: он уже знал, кто на что способен.

От раздумий его оторвал Синицын, который всегда старался держаться поближе к лейтенанту и вот сейчас бесшумно возник рядом:

— Товарищ лейтенант! Значит, правда, что мне дадут медаль «За отвагу»?