Помнишь, земля Смоленская... - [49]

— Э, концовку, Андрей, ты явно скомкал, — сожалеюще сказал Хониев. — Ладно, будем считать, что продолжение следует. — Он посмотрел на часы: — А сейчас я пойду в штаб батальона, узнаю, куда нам дальше двигаться.

— Андрей! — крикнул Мамедов. — Ты поройся в памяти, может, еще что интересное откопаешь.

— Нет, братец! — Синицын потер свой нос. — Следующая история — твоя.

— Правильно, — поддержал его Хониев, — давайте так и договоримся: как выпадет свободное время, так кто-нибудь про себя расскажет…

— И это будет цикл рассказов, — подхватил Токарев, — под названием «Путешествие в прошлое».

Не думали ребята в этот момент, что скоро им будет не до часов досуга, не до воспоминаний о прошлом, а навалится на них война всей своей невыносимой тяжестью.

Глава тринадцатая „ВПЕРЕД, НА ДЕМИДОВ!“

В штабе батальона Хониеву велели подождать, пока комполка Миронов соберет всех командиров и поставит перед каждым боевую задачу. Сам же Миронов дожидался распоряжений из штаба дивизии, а там медлили, видимо выясняя общую обстановку. Судя по всему, она была довольно смутная и запутанная.

Когда Хониев вернулся в свой взвод, ему навстречу бросился… Ваня Марков. Вытянувшись перед Хониевым, он взял под козырек, потом они пожали друг другу руки.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Вот, решил наведаться к старым друзьям.

— Здравствуй, Ваня. — Хониев был рад приходу Маркова.

— А я, товарищ лейтенант, со вчерашнего дня — правая рука комиссара Ехилева! — с гордостью заявил Марков. — Комсорг полка!

— Ого! А я тебя — на «ты».

Данилов и Токарев, подошедшие вместе с Марковым, заговорили, смеясь:

— Мы уж и не знаем, как себя с ним держать.

— И как к нему обращаться.

Дружески обняв их, Марков сказал:

— Да зовите меня, как раньше, Ваней. Сколько пудов соли мы вместе съели, а?

— Ну да. Только ты давно уж зазнался, к нам и глаз не кажешь, — дружески пожурил его Токарев.

— Так вы сами от меня прячетесь: то в разведку улизнете, то с немцами деретесь в индивидуальном порядке, оторвавшись от батальона. Наслышан я о ваших подвигах. Кстати, по этому поводу я к вам и заявился. Вот глядите, какие я нарисовал плакаты. Я уж в других подразделениях их показывал. Полк должен знать своих героев!

Хониев все разглядывал Маркова с теплым доброжелательным любопытством. Парень — как с картинки. Вместо тяжелых ботинок с обмотками на ногах новенькие, аккуратно начищенные кирзовые сапоги, выгоревшие от солнца брюки заменены шерстяными походными галифе, щегольская гимнастерка перетянута командирской портупеей, пряжка на ремне, надраенная мелом, так и сверкает. Марков в армии и всегда-то следил за собой, считая, что по-настоящему дисциплинированный боец должен быть и опрятным, и подтянутым: этим он, мол, поддерживает репутацию своей части. Сейчас же, став комсоргом полка, Иван еще больше подобрался: он ведь должен всем служить достойным примером!

Голову он по-прежнему брил наголо, она была гладкая, как бильярдный шар. Марков имел привычку, беседуя с бойцами, выступая перед ними с пламенными речами, поглаживать себя ладонью по бритой макушке. Вот и теперь он снял каску, и тут же на него злобными роями налетели комары и лесная мошкара. Он не успевал хлопать себя по голове обеими руками.

— Иван, — с сочувствием сказал Токарев, — я понимаю, тебе нужно поправить прическу. — Бойцы, окружившие Маркова, хохотнули. — Но все же лучше будет, если ты прикроешь голову каской. Комары тут такие кровопийцы — почище фашистов.

Марков надел на себя каску, оглядел бойцов:

— Весь взвод собрался? Тогда смотрите. На этих плакатах — герои недавнего боя.

Он поднял с земли свернутые в трубку плакаты, раскрутил один из них и показал бойцам.

На плакате во весь рост был нарисован Синицын, взваливший себе на плечи толстого, как бочка, немецкого офицера. Язык у фашиста, похожий на жало змеи, свисал чуть не до земли, глаза были выпучены, словно у лягушки. Синицын же выглядел молодец молодцом. Под рисунком чернели выведенные тушью стихотворные строчки:

В расположение полка

Принес Синицын «языка».

Фашист к такому не привык —

От страха высунул язык!

В верхнем правом углу плаката красовалась тщательно выписанная медаль «За отвагу».

— Молодчина, Ваня! — похвалил Хониев. — Синицын — как вылитый. Между прочим, знавал я в Элисте ученых-языковедов. А Синицын у нас — языковод!

— Языконос! — поправил его Токарев и ткнул пальцем в угол плаката: — А медаль тут зачем?

— Так ведь Синицын же представлен к боевой награде, — пояснил Хониев. — И, я уверен, скоро получит ее. Наш комсорг предвосхитил события. Верно, Ваня?

— Так точно, товарищ лейтенант! А где же сам Синицын? Эй, Синицын!

Но Синицын не мог ему ответить: он сидел в сторонке, уплетая из котелка, зажатого между коленями, остывшую кашу. Рот у него был набит, и он только помахал в воздухе ложкой: мол, здесь я, здесь!

— Он у нас скромный, на глаза не лезет, — улыбаясь, сказал Хониев.

— Скромность украшает героев! — серьезно заметил Марков и развернул следующий плакат. — А это кто — узнаете?

— Токарев! Андрей! — дружно откликнулись бойцы.

Токарев на плакате с колена целился в целую стаю фашистов, изображенных в виде клыкастых, с взъерошенной шерстью кабанов. Пунктиром было показано, как снайперские пули прошибают фашистам лбы и вылетают из затылков. Угол этого плаката, как и предыдущего, тоже был украшен медалью «За отвагу». Под плакатом стихи: