Помнишь, земля Смоленская... - [47]

Токарев рассказывал о своей первой встрече с Татьяной обстоятельно, неторопливо, со всяческими подробностями, и видно было, что воспоминания увлекли его, он получает наслаждение от собственного рассказа; и бойцы слушали его внимательно, переживая про себя все заурядные перипетии этой истории, отзываясь на них то смехом, то удивленными возгласами, то вздохами, словно Токарев сообщал, о чем-то таком, что заслужило самой пылкой реакции и напряженного интереса. Происходило это, видимо, потому, что своим рассказом Токарев переносил их из невеселой, тяжкой фронтовой обстановки, когда с минуты на минуту можно было ожидать новых кровавых схваток с врагом, когда рядом бродила смерть и будущее томило неизвестностью, в добрые мирные дни, которые текли с успокоительной обыденностью. Таким, во всяком случае, сейчас виделось бойцам их прошлое, и каждая мелочь в нем обретала для них какую-то значительность и горькую сладость невозвратности.

— Эх, Токарев, Токарев, — упрекающе и мечтательно проговорил Мамедов, — такой большой и такой глупый… Я бы на твоем месте ноги ей бросился мыть, а не туфли…

— И знаешь, чем бы это закончилось? — усмехнулся Токарев.

— А чем?

— А влепила бы она тебе такую затрещину, что у тебя из глаз посыпались бы искры и ты надолго запомнил бы этот день!

— Ой, Баку-у!.. Да это ж одно удовольствие, когда твоей щеки касается мягкая, как вата, девичья ладонь!.. Сказать правду, нашим, азербайджанским девушкам решительности как раз не хватает. Они робки, как лани, и стоит к ним шагнуть, как они кидаются прочь. От них и пощечины-то не получишь… Ну, ну, Андрей, рассказывай дальше. Ты, может, и платье ей постирал?

— Катись ты… — беззлобно огрызнулся Андрей. — Платье она сама мокрой щеткой почистила. И вот, братцы, когда она отряхнулась, как утка, распрямилась, повела плечами и устремила на меня взгляд своих васильковых очей, сердце мое заныло сладко-сладко, и что-то со мной стряслось, и мгновенно все вокруг изменилось: повеяло теплом и свежестью, и солнце засияло ярче, и лето обернулось весной с ее пьянящими запахами и нежными красками. Прямо наваждение какое-то! Еще недавно я над этой девушкой подшучивал, мы с ней шпильками обменивались, и держался я с ней обычным манером — как с любой незнакомой девицей. И вдруг… Уж не помню, какие чувства меня в этот момент обуревали, только я стоял перед ней пень пнем, хлопая ушами и пялясь на нее как на какую диковину. Хотя понимал, что ничего такого особенного в ней нет, девушка как девушка…

— А ты, Андрей, оказывается, поэт! — сказал Хониев, всматриваясь в Токарева так изучающе, будто впервые его увидел. — Ты, случаем, не читал сонеты Шекспира?

— Не довелось, товарищ лейтенант. Я вообще стихами не увлекался.

— А сам песенки сочиняешь!

— Ну, это так, баловство одно. Чистая самодеятельность. А про что эти сонеты?

— В одном из них Шекспир ну прямо про вас написал. Не помню уж, какой это сонет, — четвертый, что ли?

— А сам сонет помните?

— Как же мне его забыть — столько раз со сцены читал…

— Прочитайте его нам, а?

— Хорошо. Слушайте.

И Хониев, упершись локтем в землю и прижавшись щекой к ладони, стал декламировать, задумчиво и вдохновенно:

Не соревнуюсь я с творцами од,

Которые раскрашенным богиням

В подарок преподносят небосвод

Со всей землей и океаном синим.

Пускай они для украшенья строф

Твердят в стихах, между собою споря,

О звездах неба, о венках цветов,

О драгоценностях земли и моря.

В любви и в слове — правда мой закон,

И я пишу, что милая прекрасна,

Как все, кто смертной матерью рожден,

А не как солнце или месяц ясный.

Я не хочу хвалить любовь мою, —

Я никому ее не продаю[13].

Когда он закончил чтение, над поляной повисла тишина, и только спустя некоторое время Токарев восхищенно произнес:

— Здорово, товарищ лейтенант! Точно, это про нас.

— Это про всех, кто любит по-настоящему. Да, Шекспир… У него в сонетах любовь бурлит, как прозрачная вода в роднике, и сколько весеннего тепла, солнечного света!.. Но давайте, братцы, не будем больше мешать Андрею, не то он не успеет довести свою историю до конца. Ведь нас с минуты на минуту могут поднять.

— Ой, Баку-у! — сладко потянулся Мамедов. — А я, клянусь аллахом, и забыл, где мы…

— Нам просто выпало короткое счастье, — сказал Хониев, — отдохнуть, не думая об опасности, рядом с войной. Только не расслабляйтесь, ребята! Мы теперь каждую минуту должны быть в полной боевой готовности. Рассказывай, Андрей, мы постараемся больше не прерывать тебя.

— Заранее выражаю свою благодарность. Ну вот, постояли мы друг против друга, девушка не выдержала моего взгляда, отвела смущенно глаза и говорит: «Вы все-таки прочитайте записку». Я, спохватившись, выхватил из-под кирпича записку, внимательно стал ее читать. Она была от нашего прораба, Дорджиева. Он писал, что поскольку знает, как я обходителен с женским полом, то и направляет ко мне в бригаду подательницу сей бумаги — Татьяну Андреевну Токареву…

— Погоди, погоди, — не удержался Хониев, — так ее фамилия Токарева?

— Ну да. Как у меня.

— Ну, тебе повезло, Андрей! Вам и в загс идти не надо, у нее уже твоя фамилия!

Бойцы рассмеялись, Токарев кинул на них недовольный взгляд и продолжал: