Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [118]

Сообщения этих современных событиям писем заставляют со всей серьезностью отнестись к заявлению А. Госевского на переговорах под Смоленском, что 8 января 1611 г. патриарх отправил с Василием Чертовым[1169] «смутную грамоту» в Нижний Новгород, откуда ее списки рассылались в Кострому, Галич и другие города[1170]. Текст документа, попавший в руки Госевского, был им предъявлен русским представителям на переговорах («и мы вам грамоту читаем»), поэтому можно отнестись с доверием к его пересказу содержания грамоты: «Князь Федор Иванович Мстиславский со всеми иными боярами и думными людьми Москву Литве выдали, а вора, дей, в Калуге убито, и они б… собрався все в збор, со всеми городы шли к Москве на литовских людей»[1171]. Содержание этого сообщения находится в полном соответствии с тем, что сообщают о действиях и настроениях патриарха другие источники. Опыт контактов с Боярской думой в ноябре 1610 г. должен был убедить патриарха в том, что бояре «Москву Литве выдали», а сообщение о «смерти вора» должно было показать русским людям, что в стране остался «только один неприятель», против которого следует выступить с оружием в руках.

И. А. Хворостинин в 20-е гг. XVII в. оставил свидетельство о спорах, которые вызвали эти действия патриарха в русском обществе. Как писал ученый князь, «недостоит духовну человеку суще дерзати на кровопролитие поучением и отбегати и удолятися от мирских»[1172]. Однако для патриарха война, к которой он призывал, вовсе не была обычной войной. Хотя в пересказе А. Госевского вопрос о причинах похода к Москве, к которому призывал Гермоген, был обойден молчанием, в иных источниках, как об этом будет сказано ниже, содержатся ясные указания, что Гермоген призывал изгнать пришельцев, от которых исходит опасность не только для страны, но и для веры. К войне за сохранение «истинной веры» от опасности, грозящей со стороны латинских еретиков, патриарх, конечно, считал себя вправе призывать.

Существенно дополняют рассказ А. Госевского пересказ патриарших грамот в записках С. Маскевича[1173]. Очень важным представляется его сообщение, что в этих грамотах патриарх освобождал русских людей от присяги, принесенной Владиславу. По своему положению в русском обществе Гермоген был тем единственным лицом, которое было правомочно совершить этот акт, снимавший важный психологический барьер, удерживавший русских людей от противодействия избранному государю и лицам, представлявшим на русской почве его интересы.

Другое важное дополнение — это сообщение С. Маскевича о целях того похода к Москве, к которому призывал патриарх. Это — очищение страны от неприятеля и избрание государя «из своей крови», при котором в стране сохранится истинная вера. Лучше поступить так, чем принимать «царя из латинского рода, которого силой суют нам в руки, вслед за королем придет упадок всей земли и народа нашего, разорение храмов и веры христианской».

Когда грамоты патриарха попали в руки А. Госевского, последовали репрессии. «Дьяки, подьячие и всякие дворовые люди» патриарха были арестованы, «а двор его весь разграблен», но это не привело к разрыву его связей с городами Замосковного края. 12 января в Нижний Новгород вернулись его посланцы к патриарху, который «приказывал с ними… речью» идти походом на Москву[1174].

Грамоты и обращения патриарха ориентировали русское общество на безусловную и последовательную конфронтацию с Речью Посполитой как с частью латинского мира, от которого исходила угроза существованию государства, народа и истинной веры.

Обоснованию такой ориентации служили и другие тексты, возникшие в кругу жителей Москвы, разделявших взгляды патриарха. Здесь прежде всего следует назвать так называемую «грамоту смольнян», присланную в Нижний Новгород в конце января 1611 г.[1175] Как убедительно показал С. Ф. Платонов, грамота представляла собой своеобразное агитационное произведение, которое должно было поднять русское общество на борьбу с «литовскими людьми»[1176].

Грамота содержала обращение от имени присягнувших Владиславу смоленских помещиков к населению Москвы. Грамота начиналась с констатации того, что и они, и жители Москвы «дались без всякого противления литовским людям», чтобы сохранить свою веру, жизнь и имущество. Но эти ожидания не осуществились. Православная вера «поругана», храмы «разорены», смольняне, приехавшие в королевский лагерь под Смоленском, чтобы выкупить из плена своих близких, лишь потеряли свои деньги и ничего не добились. От «литовских людей» и нельзя ожидать ничего хорошего, так как «вас же всех Московских людей… зовут себе противниками и врагами себе». Заключенный договор не будет выполнен, и королевич в Москву не приедет: «Все люди в Польше и Литве никако того не поступятца, что дать королевича на Московское государство мимо своего государства». Более того, в грамоте далее говорилось, что по решению «всей земли» на сейме «положено о том, чтоб вывесть лучших людей и опустошить всю землю и владети всею землею Московскою». В действительности подобных решений принято не было: на сейме 1609 г. вопрос о войне с Россией не обсуждался, а следующий сейм собрался лишь в сентябре 1611 г. Однако эти утверждения появились не на пустом месте, в них есть все основания видеть реакцию на появившиеся в польской публицистике тех лет предложения превратить Россию в колонию Речи Посполитой по образцу испанских колоний в Америке.