Польские трупы - [30]

— Я умею и по зубам… если вдруг кому-то понадобится. Бывайте.

Дыдух хотел побежать за ним, но ноги запутались, выстукивая ритм фламенко.

Он с грохотом повалился на пол.

* * *

Дыдух не позвал Матильду к себе, хотя сильно хотелось, особенно после того как старик исчез, а она гладила его под столиком по бедру и шептала что-то успокаивающее. Он кое-как, широко шагая — так легче было сохранить равновесие, — дотащился до дома. А там упал на колени, облокотился на кровать и прочитал молитву. Когда на следующий день он станет воспроизводить подробности этого вечера, воспоминание о молитве заставит его устыдиться, как вид обнаженной монашки. Отче наш, мой единственный Отче. Древний знак креста, строгий крест, заключенный в квадрат, тот самый, что хранит тайну под сводами монастырской галереи, — украден. Я, Иосиф Мария Дыдух, бесхозный пес, частный детектив, специальность — разводы, сообщаю Тебе, что именем Твоим его носят на шее, как на одеянии, нечестивцы. Опасные люди. Старые и тощие. В очках. Точно родимое пятно, помогающее вампирам отыскивать водопой, полный крови. Холодной, как у лягушки.

Дальше Иосиф не помнил. Проснулся он в десять, словно бы от испуга. Сердце бешено выстукивало ритм жизни. Под душем Дыдух попытался призвать на помощь безразличие. Он почти никогда не употреблял алкоголь, поэтому похмелье обходилось с ним вдвойне сурово.

Направляясь в сторону епископского дворца, он размышлял следующим образом: если до сих пор еще могло казаться, что отец Адам, при помощи загримированного двойника, стал пешкой в игре каких-то людей, чьи имена и местонахождение неизвестны, то вчера — когда он столкнулся лицом к лицу с убийцей — сомнения развеялись. Отец Адам — член некой секты, тайного общества либо чего-то в равной мере заговорщицкого, и при содействии сообщников жестоко убил отца Порембу. Дыдух помнил, что крест на шее отца Адама всегда вызывал восхищение у молодых монахов, особенно у семинаристов. Происхождение татуировки, однако, никогда не объяснялось. А теперь Дыдух встречает одинаково помеченных убийц. О Господи, кто же вы? Чего вы хотите?

Мотив? Убиенный… — Дыдух опечалился, как бывает, когда думаешь о человеке, которого уважаешь и ценишь, опечалился, однако, не сильно, поскольку безразличие уже воцарилось в его душе —…символизировал то, что его поколению монахов представлялось истинной миссией доминиканца. Открытость. Понимание. Прощение. Зло в чистейшем виде, то зло, которое полагает себя безгрешным, творя самые гнусные дела, нанесло ему предумышленный удар. Дыдуха вдруг разозлило, что он придает такое значение мотиву. Ведь мотив уже давно не считается оправданием преступления, совершенного одним человеком против другого. Каковы были мотивы Ганнибала Лектера[28]? А с другой стороны, разве мало в жизни соблазнов? Да, есть и другие веские мотивы, которые он даже не принимал во внимание. Например, бабло. После мессы доминиканцы вытрясают на большой стол из почтовых мешков тысячи монет и банкнот, попавших туда с подносов для подаяний, чудодейственным образом размноженных. Затем спрыскивают водой, усердно размахивая кропилом. Чтобы лучше складывались. Некоторые молодые священники даже шутки ради разыгрывают обряд освящения. Потом банкноты сортируют по номиналу. Такая куча денег, проходящая через руки дюжины монахов, может прельстить кого угодно. Или же секс! В исключительно мужском сообществе под влиянием тишины и изоляции зарождаются глубинные навязчивые идеи. Он это помнил. Когда он стал психологом и впервые разговаривал с пациентом из мирян — как и положено, то была очень привлекательная пациентка, весьма скудно одетая, — он понял, что поиски незримого мира в течение долгих лет монастырской жизни, почти мистическая связь с братьями во Христе, привела к неумению перемещаться в видимом мире. Легко было споткнуться об очевидные вещи, которые отражают свет. Он не ожидал, что мир загроможден разнообразными предметами, словно мастерская сумасбродного художника, и был удивлен, что их не видит, хотя, разбросанные где попало, они повсюду его подстерегают. Как психолог он стал жертвой конфликта в последнем круге собственной души. Так было, прежде чем он начал отождествлять душу с разумом. Тогда он заметил этот парадокс и собственную беспомощность. Он был не в состоянии совместить глубокую веру с рациональным взглядом на видимые вещи. А ведь ему все время твердили: учись, если не выбьешься в лучшие ученики, тебя никто не будет уважать. А если хочешь быть лишь набожным, ступай к францисканцам.

Подобная белиберда бесконечно крутилась у него в голове — даже теперь, когда он, переступив порог епископского дворца, поднимался на второй этаж в секретариат архиепископа. Почему он уходил от самого важного? Ведь он знал причину, по которой отец Адам послал к нему убийцу, чтобы тот его предостерег. Только даже себе самому он не хотел раскрыть тайну исповеди.

— Бог в помощь, я хотел бы записаться на прием к Его Преосвященству, — обратился Дыдух к монахине, которая просматривала какие-то бумаги.

— По какому вопросу? — Один из лучших галстуков Дыдуха, шелковый, с вышитой вручную головкой мозаичной ящерицы Гауди из парка Гуэль приковал взгляд сестры.