Польские трупы - [28]
Вспомнился разговор с Порембой. По сути, проповедь, которую Дыдух услышал, когда пожаловался на свою беспомощность в общении с «нашими миряшками». Что же мне делать, отец, спросил Иосиф Мария, приходит женщина, избитая мужем, который — на трезвую голову — колотит ее, а потом, окровавленную, насилует? И она снова беременеет, уже шестым ребенком, которого нечем будет кормить, который будет ненавистен матери так же, как остальные дети? А от мужа она уходить не хочет, ведь что Бог соединил… Я же не могу ей рекомендовать противозачаточные средства, правда? Как священник я не имею права.
И Поремба ему ответил. Учись талмудическому разумению. Рассуждай, как наши старшие братья по вере. Если не можешь и не хочешь рекомендовать контрацепцию, посоветуй гормональную терапию, обычное лечение с применением противозачаточных средств. Пусть бедняжка чувствует себя защищенной как на земле, так и на небе. Но и ты не думай об этом в категориях греха, а если не сможешь с этим смириться, приди и исповедуйся. Покаяние не будет тяжелым.
Вот и достаточно веский мотив для фанатичного отца Адама. Крестоносцы всегда были освобождены от соблюдения седьмой заповеди.
Мобильник запрыгал на письменном столе. Дыдух поднес трубку к уху, и она заговорила голосом ксендза Матеуша, секретаря архиепископа, с гулким отзвуком, будто бы тот звонил с неба или из огромной, темной залы, в которой пляшет злорадное эхо, или из туалета.
— Сегодня в девять там же, где в прошлый раз.
И что же он должен сказать? Что подозревает отца Адама, хотя это и соответствует тому, на что его пытаются навести? Дыдух страстно зачитывался детективными романами и знал, что главный подозреваемый редко оказывается преступником. Правда, его приятель полицейский уверял, что в жизни бывает ровно наоборот. Надо в конце концов выработать какую-то линию дознания по этому делу. Дыдух поразмышлял, какая будет наиболее приемлемой для его клиента, и пришел к выводу, что та, которую подсказывает жизненный, а не литературный опыт. Перед выходом он еще позвонил Анджею прямо в келью и попросил об одной услуге. Как ни странно, тот сразу же согласился.
— Не могу пока говорить об этом с полной уверенностью, впрочем, не знаю, смогу ли когда-либо вообще, поскольку наложенные ограничения не позволяют мне собирать сведения из первоисточника, но в данный момент я вынужден признать, что все следы ведут к отцу Адаму и что он убил отца Болеслава — сам или, что более вероятно, с помощью кого-то извне — и ловко замел следы.
Ксендз Матеуш в сером пиджаке и колоратке[25] стоял, прислонившись к памятнику Бой-Желенскому[26] на Плантах, явно в превосходном настроении, и ковырял пальцем в носу. Отличная получилась бы фотка, подумал Дыдух.
— Ты должен это доказать, сын мой, любой ценой.
— Ничего я не должен.
Ксендз Матеуш отлип от памятника и присел на скамейку рядом с Дыдухом.
Наклонился к нему и прошипел:
— Докажи это, и ты не пожалеешь. У каждого можно отыскать какой-нибудь изъян в биографии, если бы вдруг обнаружился твой, это очень повредило бы твоей карьере, сын мой, испортило бы тебе жизнь. — И снова засунул палец в нос, до крайности разозленный тем фактом, что там находится то, чего быть не должно.
Иосиф Мария Дыдух не выдержал. С силой схватив ксендза за запястье, он всадил ему палец еще глубже в нос. Даже немного надавил и не отпускал.
— Только назови меня еще раз сын мой, хоть раз, — выпалил он и быстро ушел.
— Поторопись, — крикнул ему вслед капеллан, — у нас не так много времени!
И затрясся от смеха. Одинокий прохожий с улыбкой смотрел на развеселившегося священника на скамейке возле памятника Бой-Желенскому.
Он бежал. Пытался успокоиться. Локти прижал к туловищу. Энергично работал плечами. Громко выдыхал воздух. Искал ритм. Люди уступали дорогу мужчине с ожесточенным лицом, в парадном костюме, который стремглав несся вперед, не оборачиваясь на тех, кого толкнул. Подзамче, Гродская, Страдом[27]. Все быстрее.
Пересек Дителя, проигнорировав светофор. Остановился только на Медовой. Сел возле трансформаторной будки и почувствовал, как по спине и бедрам течет пот. Двое пьянчуг, обычно выпивающих в этом месте, уставились на него с любопытством. Даже с легким сочувствием. Давай-ка с нами винца, — прохрипел один. Взгляд Дыдуха заставил его отвернуться. Второй протянул бутылку вишневки. На-ка. Хлебни. Ишь как упарился. Дыдух, не раздумывая, взял бутылку и сделал большой глоток, не обращая внимания на обсопливленное горлышко. Сладкое пойло застряло во рту. Он с трудом его проглотил. Дальше пошло легче, вишневка потекла прямо в глотку. Один из ханыг вырвал у него бутылку. Он не противился. В голове закружился вальс.
