ФАКТ ИЗ ХРОНИКИ ПРОИСШЕСТВИЙ
Этот случай был самым банальным и самым странным из всей газетной хроники… Человек был убит, потому что хотел построить собор! Это казалось невероятным… Разве можно убить человека по этой причине, разве можно в эпоху материализма представить человека, живущего ради великой идеи? Но это было именно так: во всяком случае Моро в этом был убеждён. Вот уже в двадцатый раз он переживал в мыслях всё заново, и череда удивительных событий невольно вовлекала его в странные приключения…
События ли? Скорее непреложные правила его профессии. Ибо он был журналистом прирождённым. Журналистом по призванию и против воли своего отца, который предпочёл бы для него надёжную карьеру государственного чиновника. Но молодой человек всегда испытывал внутренний страх перед перспективой спокойной и размеренной жизни. С двенадцати лет обивал он пороги разных лицеев, чтобы опубликовать там свои маленькие тайные журналы и дневники, собственноручно написанные.
И он с нетерпением ждал совершеннолетия, чтобы покинуть семью, где его не понимали, и странствовать из газеты в газету в безрассудной надежде поместить там рукопись или сенсационный репортаж, который в течение считанных часов из него, никому не известного, сделает знаменитость, чью прозу все ежедневные издания будут раскупать наперебой… Спустя десяток лет этот высокий и худой юноша был на грани отчаяния… Однажды утром, как всегда с тех пор как он начал работать в вечерней газете, он слонялся по одному из общих залов редакции, выкуривая сигарету за сигаретой и гадая, какой же сюжет статьи предложит ему Дювернье, главный редактор, для первого дневного выпуска. Слова «статья» и «написать» уже и не приходили на ум Моро, который знал, что его задача состоит в применении ножниц, флакона с клеем и только в крайнем случае авторучки. Два первых орудия «труда» позволяли ему сократить до заметки в пять строк бесконечную статью, заимствованную у одного из собратьев по перу. Третий инструмент, напротив, был необходим для стилистической обработки пошлой информации, почерпнутой у конкурента или из сообщений какого-то агентства… Жалкая работа, выполняемая и ускоренном ритме и оплачиваемая но профсоюзному тарифу! Отдавая свою ничтожную копию в руки высшего по должности, молодой человек повторял себе: «В последний раз занимаюсь я этим делом!» Однако подталкиваемый своей скрытой гордостью, во власти которой находился с юности, на следующее утро опять приходил на своё привычное место в прокуренном зале редакции.
Редко случалось ему возвращаться из кабинета Дювернье, не став жертвой гнева этого грузного человека, эгоистичного и бесцеремонного. Вот и вчера последние слова> главного редактора были полны угрозы:
— Я не доволен… Патрон тоже. Я полагаю, что вы накопили достаточно опыта, чтобы переложить всю эту скучную работу на более молодых ваших сотрудников. Но нет, и главное — у вас нет ни одной стоящей и интересной идеи. Вы только пассивно ждёте каждое утро, пока я сам вам не подскажу что-нибудь!
— Вы хотите, чтобы у меня были «идеи» в такой газете, где один человек вроде вас имеет их с десяток в одну минуту! Кажется, ждёте, чтобы у ваших сотрудников рождались новые идеи. Но стоит мне высказать новую мысль, вы отвергаете её, и тогда мне остаётся только молчать… Не слишком ли многого вы хотите?
— Ни одна из ваших «идей» не представляла общественного интереса! Вы даже не поняли с тех пор как работаете здесь, что наше время — это не время для мечтателей, а современная пресса — это вовсе не место для поэзии! Ваш случай серьёзный, Моро… И на мне лежит тяжёлая обязанность предупредить вас, что если в течение месяца вы не принесёте в редакцию какую-либо захватывающую идею для репортажа, то, боюсь, дирекция будет вынуждена отказаться от ваших услуг… Здесь от вас нужна отдача!
Из кабинета шефа молодой человек вышел с чувством сильного негодования. На следующее утро у него не было ни малейшего энтузиазма туда возвращаться, когда сухой голос Дювернье в телефонной трубке заявил ему:
— Приходите немедленно!» Есть кое-что для вас.
Пять минут спустя, сопровождаемый фотографом, Моро на такси спешил в направлении к левому берегу.
— Я хорошо знаю дом, где «это» произошло, — сказал фотограф, когда они мчались на место происшествия. — Один из самых старых на улице Вернэй.
Моро не обратил никакого внимания на слова своего компаньона. Он хранил молчание, погружённый в свои мысли, сгорая от бессильной ярости: в который раз Дювернье посылает его на место уголовного преступления! Это уже становится смешно! Уголовщина давно не интересует Моро: для него это рутинная работа, не больше. Ехать через весь город на улицу Верной, чтобы узнать как всё «случилось», по выражению фотографа… За десять лет работы он сделал отчёты о сотне преступлений: подлых, корыстных, грязных, беспричинных необъяснимых, на почве страсти… Из всего этого его память не сохранила ничего, кроме чувства отвращения к этой вынужденной работе и презрения к читателю, падкому на кровавые истории. Из всей сотни убийств едва ли нашлось бы три или четыре с интересным психологическим механизмом, достойным изучения, но как только Моро брался за их анализ, редактор поручал это другому репортёру, так называемому специалисту, который давал им свою личную «интерпретацию». И наш герой погружался в посредственную редакционную обработку очередного факта происшествия. И сегодня бы знал, что его ожидает то же самое.
