Мадам была раздосадована и виной тому был портье Владимир.
– Вот что, друг мой, объясните мне наконец, зачем вы покупаете периодически шампанское и храните в холодильнике целый день, тогда как мои клиенты его никогда не заказывают?
– Да простит меня мадам,– отвечал ей спокойно Владимир,– но, говоря «периодически», вы, мне кажется, несколько преувеличиваете. Это марочное шампанское «Перье-Жуэ» лишь раз в году имеет смысл ставить в холодильник, а именно пятого октября... пятого октября с двенадцати до двадцати четырех часов, для того, чтобы оно было достаточно охлаждено перед тем, как из него вылетит пробка ровно в двадцать четыре часа пятнадцать минут в четырнадцатом номере. Позволю себе обратить внимание мадам на тот факт, что это шампанское никогда еще не оставалось невостребованным! Ежегодно, в ночь с пятого на шестое октября его выпивают, предварительно оплатив в трехкратном размере его стоимость; иначе говоря, это еще и великолепная сделка, что хотелось бы наблюдать почаще во имя благополучия нашего заведения.
– И эта церемония происходит всегда в четырнадцатом номере?
– Да, мадам, всегда в «номере с глициниями»! Глицинии, сотнями размноженные на обоях этой комнаты, составляли ее главное украшение.
Воцарилось молчание: одна из тех тягостных пауз, которые часто возникали при разговоре с Владимиром, корни и славянский нрав которого выражались либо в неиссякаемых потоках красноречия, когда семидесятилетний старик изливал накопившиеся воспоминания изгнанника, либо минутами тоскливого молчания, когда он погружался в ностальгическое созерцание ушедшего счастья, которое к нему уже никогда не вернется...
Почти с первого дежурства, когда его наняли ночным портье, мадам оказалась в плену трепетного и сентиментального уважения к своему сотруднику очень достойного происхождения, с благообразным лицом, в ореоле седых волос. Досадно, но мадам взяла за привычку называть портье только по имени. Если бы она обращалась к нему «Месье Владимир», дистанция между хозяйкой и подчиненным казалась бы меньшей. Но мадам упрямо не принимала во внимание дворянские титулы, которые ее служащий имел законное право носить. Но разве она не объяснила ему это откровенно в первый день его службы?
– Это недопустимо, чтобы я к вам здесь обращалась «князь Владимир» или просто «князь»... Этому препятствуют несколько, я бы сказала, весьма, земные, обыденные заботы моего бизнеса: это вызвало бы удивление, улыбку и даже насмешки на лестницах, в переходах и коридорах надо мной и вами посмеивались бы. Это было бы неприлично для моего заведения, имеющего достойную, на хорошем уровне, репутацию, чему завидуют все близлежащие гостиницы. Понимаю: вы настоящий русский князь, возможно даже, один из самых высокородных дворян, какие еще остались во Франции, и я вовсе не сомневаюсь, что подлинное полное имя ваше – князь Владимир Дмитриевич Шергатов,– мне известно это из документов и отличных рекомендаций, предоставленных вами. Эти пышные славянские имена напоминают мне роскошную карету. В том-то и жалость, что у нас здесь не шикарные апартаменты, даже не полулюкс; стараемся обслуживать клиентов, как можем. Тем не менее, я буду называть вас Владимир, но без этого длинного «Дмитриевич»: это мне не нравится, это как-то по-югославски, а Шергатов – вроде что-то болгарское. Между прочим, с вашим предшественником пришлось расстаться, потому что он пил, как польский сапожник... Кстати, Россия не так уж далеко от Польши... Короче, Владимир, вы не пьете?
– Мадам, конечно, не ведает, что в царской России чай был основным напитком великорусской знати и заваривался он только в самоваре... Тем не менее, припоминаю, что в бытность мою кадетом Петербургского кавалерийского училища мы не отказывали себе в удовольствии выпить иногда вечером водки, когда мы забавлялись русской рулеткой...
– А что, она чем-то отличается от французской рулетки?
– Отличие состоит в небольшом предмете, который называется барабан револьвера... Но я объясню это как-нибудь позже и даже с показом, если мадам пожелает.
Возможно, именно в этот момент у мадам появилось глубокое уважение к новому сотруднику своего заведения, уважение, которое женщины испытывают к мужчине, способному поведать о вещах, недоступных женской логике.
Но не желая показать своего незнания русских обычаев, мадам подхватила с живостью:
– Я вам охотно верю, Владимир. О вашем предшественнике я вспомнила только потому, что его звали Пьер – удобное имя, и легко запоминающееся. Фамилия также соответствовала бесконечной суматохе в заведении: Дюбуа, Пьер, Дюбуа – это не аристократично, но очень по-нашему. А поскольку клиентура наша – люди с улицы...
Князь никогда больше не напоминал о своем титуле – он был психологом в какой-то мере; так же безропотно воспринял он лишения последних привилегий, полученных им при рождении. Все могло быть куда хуже, останься он в России, превратившейся в СССР, его называли бы там «товарищ». Эту фамильярность он не вынес бы. Он не мог быть товарищем кому попало, после того, как его настоящие товарищи юности были расстреляны или угнаны в Сибирь. Уж лучше быть во Франции просто Владимиром.
