Польские трупы - [32]
Дыдух позвонил еще Пиотровичу, у которого изменился голос — он говорил в нос, — разъяснил дантисту, что нос у него единственный, и спросил, знал ли тот о втором пациенте. Пиотрович, держа трубку с осторожностью, на некотором расстоянии от лица, ответил утвердительно, но добавил, что прием был отменен. Отец Адам в конце их короткой беседы сказал — я и ватки-то ему в рот не успел положить, ей-богу, — что Поремба не придет, потому что погружен в размышления над требником. А поскольку отец Болеслав Поремба был известен своими странностями (не далее, как неделю назад он покрасил пол в келье в желтый цвет масляной краской в полной уверенности, что натирает его мастикой, а все обнаружилось, когда он пришел к келарю с просьбой дать ему побольше этой мастики, потому что она быстро загустевает на щетке), то Пиотрович, пожав плечами, отправился восвояси.
Иначе говоря: отец Адам отпускает Пиотровича под ложным предлогом и ждет Порембу и убийцу. Вероятнее всего, когда Марцьян приходит, отец Адам оставляет его с «пациентом» и возвращается только после того, как тот уже испустил дух. Создает видимость реанимации, поднимает шум. Платит врачу «скорой» за молчание, прикрываясь интересами ордена, и получает свидетельство о естественной смерти. И ничего бы не случилось, если бы не длинные уши митрополита и озлобленность его капеллана.
В чем же тогда причина неудовлетворенности Дыдуха? Почему что-то приказывает ему пробраться в монастырь и поговорить с отцом Адамом? Что за проклятая сила так тянет его к человеку, которого он надолго вытеснил из своего сознания, уйдя с головой в психотерапевтическую практику? Он посмотрит в глаза беспощадному фундаменталисту как некогда, с безграничным презрением, — и что же он скажет? Зачем ты убил? Расскажи мне о своей ненависти? Я не испытываю желания тебе помочь, но из каких-то бесчеловечных, извращенных соображений хочу услышать твой рассказ?
Потными руками Дыдух собирает небольшую дорожную сумку. Через минуту он постучит в дверь монастыря и войдет туда. Снова пройдет по длинным и темным, запутанным, как мысли безумца, коридорам, гадая, не подстерегает ли его что-нибудь за порогом. Страх обладает очищающей силой. Он вертит в руке пистолет, и руки перестают дрожать. Впервые за три года он вставляет в него обойму, умело снимает с предохранителя и передергивает затвор. Кладет в сумку. Я готов, Господи.
План был прост, а потому гениален. В выходные привратники из мирян не работают — их заменяют братья-семинаристы. Это имеет огромное значение для его предприятия, поскольку наемный работник, если служит давно, может знать Иосифа Марию Дыдуха. Вероятность же, что его узнает семинарист, исключается. Отец Анджей уже подал заявку на гостевую комнату для родственника из провинции, и хотя сам он в это время должен отлучиться из монастыря, поскольку его пригласили на духовные упражнения, однако очень просит, чтобы кузен, приехавший издалека, мог переночевать в монастыре. Согласие настоятеля он, разумеется, получил, и монах-привратник, не проверив документы — о, святая доминиканская наивность! — показал симпатичному, вежливому господину в отнюдь не провинциальном костюме отведенную тому комнату.
Дыдух не стал распаковывать сумку. Снял лишь пиджак и сменил рубашку на черную футболку, а кожаные ботинки — на легкие спортивные тапочки. Засунул руку под матрас и улыбнулся. Затем лег одетый на кровать, закрыл глаза и поигрывал пистолетом. Ждал.
Может быть, он заснул, а может, просто так лежал в забытьи. Налетевший снаружи шквал звуков подсказал: уже пора. Выстрелы, свист, грохот, взрывы. Красочный, огненный заключительный акцент народных игрищ. Праздничный фейерверк в ночь на Ивана Купалу. Он медленно встал, сунул пистолет за ремень на пояснице и набросил пиджак. Из-под матраса достал большой ключ, оставленный там Анджеем. Хотя он и без того сумел бы справиться с железной дверью, но, чем меньше следов, тем лучше.
В конце коридора, где располагались гостевые комнаты, он подошел к тяжелой огнеупорной двери. Ключ с трудом повернулся в замке, громко заскрежетав, но это не имело значения. Грохот петард заглушал всё, даже тревожные мысли.
Он оказался в хранилище библиотеки. Как можно тише закрыл дверь. В читальне мог кто-нибудь находиться. Ведь он и сам в той жизни частенько приходил сюда ночью что-нибудь проверить или поработать. И поэтому знал, что дверь между библиотекой и остальной частью конвента будет открыта. Бесшумно пробрался в пустую комнату библиотекарей, а затем к двери читального зала и через замочную скважину заглянул внутрь. Потом слегка приоткрыл дверь. Никого не было. Не горела ни одна лампа на столе. Путь свободен.
В коридоре было значительно тише. Долетали, правда, какие-то отголоски взрывов, но уже не столь громкие. Стояла такая темень, что хотя он сознавал, что над ним готические своды, однако их не видел. Миновал единственную здесь келью, немного замедлив шаг, осторожно спустился на несколько ступеней и очутился в довольно широком коридоре конвента. Тут он наконец-то хоть что-то мог разглядеть, поскольку над доской объявлений светилась, рассеивая сумрак, неоновая лампа.
