Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - [63]
Язык преподавания в народных школах стал объектом общественной дискуссии после того, как в начале 1862 года были обнародованы проекты новых уставов народных и общеобразовательных училищ. Один из этих проектов предусматривал обучение в народных школах «отечественному языку» (то есть русскому). Как раз этот пункт и обсуждался подробнее всего в отзывах учебных заведений и некоторых общественных деятелей Северо-Западного края[639]. Многие педагогические советы высказались за начальное обучение не на русском, но на «местных языках». Чаще всего в таких случаях имелся в виду литовский, иногда – польский, в одном случае – даже немецкий (педагогический совет Россиенского дворянского училища предложил преподавать на этом языке в пограничных с Пруссией и Прибалтийским краем местностях)[640]. Такая толерантность по отношению к «народному языку» была обусловлена в первую очередь практическими мотивами. Педагогическим советам как никому другому было известно, что крестьянские дети, особенно в Ковенской губернии, приходя в школу, знали только тот язык, на котором общались дома. Поэтому некоторые чиновники учебного ведомства были готовы допустить обучение на литовском и других «народных языках» на первых этапах обучения, пока дети не выучат русский.
Конечно, единодушия в этом вопросе не было. Одним из самых яростных противников допущения местных языков, в первую очередь – литовского, в народную школу был директор Свенцянской гимназии А. Кандидов и еще два учителя этого учебного заведения, которые указали на следующие обстоятельства: все в Западном крае знают русский язык («при постоянных сношениях с белорусским племенем и в селениях и в городах, литовцы легко употребляют белорусское наречие»), бедность литовского языка и политическую нецелесообразность («первоначальное обучение на местных языках совершенно разобщает иноплеменные национальности с остальным народонаселением, равно как лишает способов и средств к дальнейшему образованию и влечет за собою много других неудобств»)[641]. Ясно, что для таких, как А. Кандидов, допущение белорусского языка в народные школы было еще более абсурдно.
В своих отзывах, как видим, только педагогические советы тех учебных заведений Виленского учебного округа, которые находились в местностях с литовским населением, высказывались за допущение местного языка в народные школы.
В замечаниях влиятельных дворян Северо-Западного края по поводу упомянутых проектов, как и в случае с мнением А. Кандидова, тоже видна тенденция игнорировать этнокультурную самобытность местного крестьянства, то есть языком обучения во всех школах признается только польский язык[642]. Аргументация в этих случаях была очень проста: здесь все знают польский язык, чего нельзя сказать о русском; кроме того, «никакая высшая мысль не может быть облечена в формы языка, которым говорят здешние крестьяне, так как он не имеет литературы»[643]. Но все же можно предположить, что отношение по крайней мере части местного дворянства к обучению в народных школах на белорусском языке было более позитивным. И не только потому, что некоторые из них – например, наверное, наиболее лояльный по отношению к властям предводитель дворянства Александр Домейко (Aleksander Domeyko) – прямо высказывались за преподавание в народных школах «на господствующем в каждой местности простонародном диалекте»[644]. Можно предположить, что часть дворян видела в этом случае очень простую альтернативу: русский или польский. На такую мысль наталкивает анализ замечания, сделанного уже упоминавшимся редактором официальной газеты «Виленский вестник» А. Г. Киркором, который тоже высказался за преподавание на польском языке[645]. Главной его идеей была замена русского языка польским в средних учебных заведениях. К тому же, если он и выступал за обучение во всех школах на польском языке, то зачем же тогда предлагал издавать «учебники или хрестоматии на русском, польском, литовском и жмудском языках, приспособленных исключительно к нуждам здешнего края»? Конечно, местные языки могли вводиться как отдельный предмет в народные школы, но, имея в виду, что в таких школах число предметов было минимальным, а также принимая во внимание всю деятельность А. Г. Киркора в то время, можно предположить, что он был сторонником обучения в народных школах на местных языках. Правда, здесь не упомянуты учебники на белорусском языке, но хорошо известно, что именно А. Г. Киркор немного раньше планировал издание книг для народа на этом языке[646]. Скорее всего, главной причиной, не позволившей осуществить эти планы, было упомянутое выше запрещение 1859 года «применять польский шрифт к малороссийскому языку и на наречие белорусское». Теперь нетрудно представить себе логику А. Г. Киркора в этом случае: белорусская литература для него была возможна только на латинице, а именно это и было запрещено. Можно предположить, что в тех обстоятельствах местные деятели могли интерпретировать предложение ввести преподавание на белорусском языке в народных школах просто как введение русского языка. Кроме того, и российские чиновники указывали на готовность, например, могилевского дворянства оказать содействие развитию народного образования только в том случае, если оно будет осуществляться на «белорусском наречии»
