Половодье. Книга вторая - [41]

Лентовский осторожно, одними кончиками пальцев, взял у Мансурова пакет, распечатал его, прочитал письмо Шарунова. Немного помолчал, в раздумье поджимая розовые губы, и заговорил озабоченно:

— Омск предлагает провести карательную экспедицию против шайки бандитов села Покровского, покончить с бунтовщиками. И эту задачу мы выполним. Осведомитель омской контрразведки разоблачен и убит. Мы зашлем в село своих осведомителей. Кроме того, у меня при себе есть один фрукт, который признался в связях с покровскими бандитами. Он для нас — настоящий клад!.. Я, господа, никому не доверяю своих большевичков, вожу их с собой. А то их могут обидеть в тюрьмах, поступить с ними не совсем деликатно. Здесь же я проявляю о большевиках постоянную заботу. Ну, а если они захотят умереть, то все будет, как в песне: и родные не узнают, где могила моя. Прах предаем земле без манифестации, салютов и даже без отпевания.

Мансуров натянуто улыбнулся. Он-то хорошо знал поручика Лентовского. Это был палач, палач по призванию, который любил свое дело и гордился им. Ему чуждо чувство жалости. Даже атаман Анненков как-то сказал о Лентовском: «Когда я остаюсь с ним наедине, меня бросает в дрожь».

Как все-таки обманчива бывает человеческая внешность! Если бы душа походила на тело, Лентовский выглядел бы куда ужаснее этого дегенерата, что равнодушно клюет носом над полупустой бутылкой коньяка.

Мансуров сам убивал и порол людей. Но он не ощущал при этом ни радости, ни упоения. Он выполнял долг, а не духовную потребность. И как бы геройски ни держался Мансуров при экзекуциях, они трепали нервы, приносили ему моральную и физическую усталость.

Владимиру Лентовский показался любезным, милым человеком. В Омске много говорили о начальнике контрразведки дивизии Анненкова. Владимир думал увидеть свирепого с виду офицера со следами крови на руках, а встретил красавчика с учтивыми манерами, будто взятого с красочных рождественских открыток.

— Я распоряжусь, чтобы вагон прицепили к поезду, и приступим к делу. Мы должны продумать план операции в деталях. Кое-какие мысли у меня уже есть, — сказал Лентовский, поднимаясь. — Просьба к вам, господа, не давать пить незаконнорожденному. Пьяный он не способен работать.

Едва Лентовский стукнул дверью, дворянский сын открыл глаза и, не взглянув на офицеров, потянулся к бутылке.

— Довольно! — властно крикнул Мансуров.

Тот не дрогнул и даже не моргнул глазом. Он взял бутылку, покрутил в руке, намереваясь выпить коньяк через горлышко, но Мансуров шагнул к столику и ловко вырвал ее. Дворянский сын наморщил узкий лоб и минуту сидел, не двигаясь. Затем он тяжело поднялся, засучил рукав рубашки по локоть. Владимир невольно подвинулся к двери.

— Убью! — в руке Мансурова блеснула вороненая сталь пистолета.

Дворянский сын с любопытством посмотрел на оружие, опустил рукав и сел за столик. Через минуту он снова клевал носом.

— Спать будем по очереди, — сказал Мансуров. — Сонных передавит. С ним церемониться нечего. Если полезет, стреляй.

23

Через сутки вагон смерти пришел на небольшую станцию Крутиху, где были расквартированы некоторые части дивизии Анненкова. Владимир облегченно вздохнул, покидая купе, а Мансуров заметил:

— Ты, брат поручик, тоже остерегайся своего незаконнорожденного. Он — идиот!

— Да, — согласился Лентовский. — К счастью, он боится меня и не шалит. А работать умеет чисто! В этом вы убедитесь сами.

Владимир определился на ту же квартиру, где стоял Мансуров. Из вещей у него был один небольшой чемодан с бельем и носовыми платками. Остальное он оставил в Омске, куда надеялся скоро вернуться.

Пантелей Михеев сбегал на кухню за обедом. Офицеры помылись ледяной водой у колодца и довольные тем, что поездка кончилась благополучно, сели за стол. Все еще находясь под впечатлением встречи с Лентовским, Мансуров сказал:

— Мы тоже звереем иногда. Но, если мне представится случай, я убью это животное, которое выбрал поручик себе в помощники. Я не могу уважать в себе человека, пока есть на земле нечто подобное. Большевики правы, что смертельно ненавидят нас.

— Я хотел бы умереть в бою, — грустно произнес Владимир.

— Все мы хотим этого. Но не каждому даруется божья милость.

После обеда Владимир пошел прогуляться по станционному поселку. Маленькие улочки были запружены подводами. Разомлевшие от жары люди валялись под телегами и в тени верб. Сонно похрустывали овсом сытые кони.

Все это показалось Владимиру родным, может, потому, что до Покровского отсюда всего сто верст. На этой станции он год назад сошел юнкером, а теперь уже подпоручик. Сама судьба снова привела его в знакомые места не за тем ли, чтоб навсегда успокоить в песках Касмалинского бора. Нет, он не должен умереть, он доживет еще до той поры, когда в России снова наступит мир и он, Владимир Поминов, с гордостью сможет сказать, что не посрамил чести офицера.

На площади у вокзала Владимир с интересом наблюдал, как уланы учились рубке. По кругу на шестах были установлены соломенные чучела, вымазанные суриком. Они изображали большевиков. На скаку уланы ловко срезали и кололи солому.

Но Владимир знал, что в бою приходится потруднее. Он видел в госпиталях немало бравых казаков, которые, наверное, вот так же хорошо рубили чучела. А сколько их полегло в Оренбургских степях, у Волги, под Уфой и Пермью!